Мальчик и революция. Одиссея Александра Винтера - Артем Юрьевич Рудницкий

и знатоком замечательного виноградного напитка. В СССР найти и приобрести хорошие вина вообще было очень сложно, многие просто не подозревали об их существовании. Даже в позднюю советскую эпоху, относительно сытую, с расширившимися поставками зарубежных продуктов, включая спиртные, западные, качественные вина крайне редко попадали на прилавки. Торговали в основном болгарской, румынской, венгерской продукцией, не говоря уже о грузинской, армянской, молдавской и даже украинской. По-своему эти вина были не такими уж плохими, но поставить их вровень с французскими, итальянскими, испанскими или, допустим, австралийскими и новозеландскими винами, даже не изысканными, ординарными, было невозможно.

Украсить свой стол импортными напитками могли только высокопоставленные чиновники или дипломаты. Так, например, поступали в Народном комиссариате по иностранным делам – по указанию его главы в 20-е годы Георгия Чичерина, который запрещал на официальных приемах угощать иностранных дипломатов винами отечественных марок.

Ну, а дяде Шуре фамилия Винтер пришлась по вкусу потому, что звучала решительно и мужественно. Во всяком случае, решительнее и мужественнее, чем его настоящая фамилия, которую можно перевести, как «изготовитель чайников». В Англии, а также в Германии и Северной Европе, куда перекочевала фамилия Винтер, ее обладатели считались людьми суровыми и непреклонными.

Имелось еще одно объяснение. В одной из дневниковых записей (с не сохранившейся датой, но, очевидно, относившейся к началу 1930-х годов) был сказано так: «…теперь только Винтер. Это интернационал, это выстрел из винтовки, это пуля в мишень».

Требовалась, конечно, определенная фантазия, чтобы найти в фамилии «Винтер» отсылку к интернационалу рабочих и крестьян. С другой стороны, почему бы и нет.

Не исключено также, что в детстве и юности Шура Кесельман, как и большинство его сверстников, зачитывался романами Александра Дюма о похождениях мушкетеров. Понятно, что имена д’Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса не могли подойти гражданину Советской России в силу своего совсем слишком уж книжного и иностранного звучания, а вот имя лорда Винтера – вполне. Персонаж вполне положительный и достойный.

Зачем вообще понадобился псевдоним? Во-первых, для разведработы, это само собой разумелось. Во-вторых, в ту эпоху клички и псевдонимы вообще были в ходу. Революционеры обожали конспирацию, а защитники революции, те, что с мечом и щитом, в особенности. В-третьих, псевдонимы брали почти все евреи, занимавшиеся общественной деятельностью, становившиеся публичными фигурами или выдвигавшиеся по линии государственной службы. Еврейские имена и фамилии звучали не слишком благозвучно для русского уха, а Россия была страной русской, даже если на каких-то этапах ее развитие определяли евреи. Вероятно, евреи предвидели, что это ненадолго и стыдливо маскировались. Или считайте это нормальным прагматизмом. Лей-ба Бронштейн никогда бы не стал Наркомвоенмором (Народным комиссаром по военным и морским делам), а Лев Троцкий – запросто. Не видать Мееру-Геноху Валлаху поста Народного комиссара по иностранным делам (он занял его после Чичерина) как своих ушей. А Максим Литвинов занимал должность наркома почти десять лет.

Псевдоним «Винтер» настолько пришелся по вкусу дяде Шуре, что, взяв его, он с этого момента предпочитал называть себя только так – Александр Винтер. В автобиографии свою прежнюю фамилию даже не упомянул. И во всех официальных документах именовался исключительно Винтером или в крайнем случае Винтером-Кесельманом.

В автобиографии он ограничился весьма лаконичной информацией о полученном ответственном задании:

…После инструктажа… по решению командования был направлен на нелегальную работу за границей с Читой по КВЖД. Проработал в подполье с июня 1931 года по октябрь 1932 года.

Трудно с уверенностью сказать, как всё сложилось в действительности, в разных документах об этом говорится по-разному.

Поначалу предполагалось, что под видом иностранного гражданина с иностранным паспортом (каким же еще) новый сотрудник проникнет в глубь китайской территории и обоснуется в Харбине или другом городе на трассе КВЖД. Однако в этом случае риск представлялся немалым, нелегала могли достаточно быстро расшифровать. Ни китайским, ни другими восточными языками Кесельман не владел, а из европейских знал лишь немецкий и испанский. Появление немца в Маньчжурии еще можно было объяснить – до Первой мировой войны у Германии были колонии в Китае, и немецкие колонисты там оставались. Однако язык Гёте и Шиллера перспективный нелегал, скорее всего, изучал давно, еще в гимназии, и вряд ли мог свободно на нем изъясняться. Испанский – дело другое, но по-испански в Маньчжурии мало с кем можно было общаться. Появление там мексиканца или любого «залётного» латиноамериканца сразу бы вызвало подозрения.

Позже Винтер откровенно признавался в своей боязни «подвергнуться за границей репрессиям» во время выполнения опасного задания и ссылался на свою «недостаточную квалификацию и нежелание провалить работу». Трусостью это не назовешь, пожалуй, он рассуждал здраво. Конечно, определенный опыт разведывательной деятельности у него имелся, но место было совершенно новое, непривычное, и чтобы успешно натурализоваться в Харбине или любом другом городе Маньчжоу-Го под чужой личиной, требовалась основательная спецподготовка. Иначе «иностранца» раскололи бы вмиг. Толком не освоившись в местной обстановке, можно было легко себя выдать и оказаться в лапах японской или белогвардейской контрразведки.

В итоге работа приобрела несколько иной характер. Его командировали на станцию Пограничная (в одноименном поселке, который также назывался Гродеково) на юго-западе Приморского края – в качестве заместителя управляющего таможней. Конечно, эта должность являлась прикрытием, или «крышей» – основные функции сотрудника Иностранного отдела ОГПУ предполагали разведывательную и контрразведывательную деятельность. Она велась в том числе за кордоном, то есть в Маньчжоу-Го, что конечно, было, сопряжено с риском. Заместитель управляющего таможни не все время пребывал на станции Пограничная и его задания, по крайней мере, некоторые из них, носили не формально, а реально нелегальный характер. Это в том числе следует из автобиографии, где прямо говорилось о «работе в подполье» и «боевых операциях» в Маньчжурии.

К исполнению своих обязанностей Винтер приступил в июне 1931 года – ловил контрабандистов, преследовал шпионов и диверсантов. Помимо этого, «выявлял антисоветскую деятельность» белогвардейских организаций – Братства русской правды и Российского общевоинского союза (БРП и РОВС), располагавших своими ячейками на Дальнем Востоке, во многих китайских городах. Особую опасность, по его словам, представляло БРП, практиковавшее террор и диверсии.

О том, насколько успешной была работа «под крышей», какие конкретные задания выполнял он на станции Пограничная, судить сложно. Сведения на этот счет в следственных делах, хранящихся в архиве ФСБ, отсутствуют. Известно, однако, что продолжалась эта работа до осени 1932 года. В октябре Винтер вернулся в Хабаровск, получив назначение на должность Оперуполномоченного Спецбюро Особого отдела ОГПУ. Одновременно его сделали начальником Авиашколы ПСО (Пролетарского спортивного общества) «Динамо». Понятно, что это было решением Барминского, который, как и раньше, занимался развитием спорта.