Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

Ознакомительный фрагмент

Последствия переворота сказались и на жизни Восточной Румелии. Исчезла сплоченность болгар, стала образовываться новая партия, которая начала проповедовать стремление не к присоединению Восточной Румелии к княжеству, а наоборот, княжество к Восточной Румелии, и, провозгласив генерал-губернатора князя Вогориди болгарским князем, партия повела решительную борьбу против Ивана Евстратьева Гешева и его единомышленников.

К счастью, удалось не допустить князя Вогориди до решительных выступлений.

С приездом преемника Церетелева, статского советника Кребеля, моя работа стала протекать в иной обстановке. Добрые отношения с ним продолжались до тех пор, пока я не посвятил его в подробности местной обстановки. Дошло до того, что однажды князь Вогориди рассказал мне, как он просил Кребеля поддержать его в Константинополе по вопросу, касавшемуся милиции, и Кребель будто бы ответил:

– Я все для вас сделаю, но при условии, что подполковник Экк не будет об этом знать.

В Петербург постоянно доносилось, что мое пребывание в Филиппополе возбуждает недоверие представителей иностранных держав, которые будто бы постоянно спрашивают, что может делать в Генеральном консульстве подполковник Генерального штаба.

Весной 1882 года я вновь был вызван в Петербург и был очень удивлен, когда после доклада генерал-адъютант Обручев спросил:

– А какие у вас, Экк, отношения с иностранцами?

– Самые лучшие, а с некоторыми, особенно с английским генеральным консулом Джонсом, даже дружеские, насколько это допустимо, но я с ними никогда не затрагиваю деловых тем.

Отпуская меня, генерал-адъютант Обручев добавил:

– Военный министр и я признаем желательным ваше дальнейшее пребывание в Филиппополе.

После этих слов я не решился просить об отозвании меня и оставался в Филиппополе до 1885 года.

Милиция постепенно совершенствовалась, Штреккер-паша, убедившись, что ему не удастся понизить рвение офицеров, незаметно перешел на положение шефа и благодаря высокому содержанию спокойно наслаждался жизнью.

Несколько отдельных эпизодов, ярко рисующих внутреннюю сторону деятельности милиции, заслуживают быть отмеченными.

По Органическому статуту командир учебного батальона считался старшим из всех офицеров в строю и их представителем. Ввиду этого на должность командира учебного батальона был избран старший из капитанов 54-го Минского полка[41] капитан Минко, родом болгарин, который с большим достоинством занимал эту должность и пользовался всеобщим уважением.

В нашей армии тогда еще существовал порядок производства в штаб-офицеры не по общей линии старшинства, а отдельно по полкам, по мере открытия вакансии.

Такая вакансия открылась в 146-м Царицинском полку,[42] и на нее был произведен в подполковники состоявшей командиром первой Филиппопольской дружины капитан Якобсон. Получив извещение о производстве, подполковник Якобсон предъявил свои права и был утвержден в чине подполковника милиции.

Капитан Минко оказался ни при делах. И генерал-губернатор, и начальник милиции, и, в особенности, председатель Постоянного комитета Гешев, и многие депутаты стали интересоваться: чем же так провинился капитан Минко, за что его обошли, и объяснение, что это простая случайность, никого не удовлетворяло. Сам Минко, глубоко огорченный, решил уйти в отставку и переехать в Болгарию.

С трудом удалось его уговорить немного выждать, затем написать генерал-адъютанту Обручеву о впечатлении, произведенным неожиданным производством Якобсона.

С обратной почтой был прислан высочайший приказ, один из пунктов которого гласил: «За отличия, оказанные в Восточной Румелии, 54-го пехотного Минского полка капитан Минко был произведен в подполковники со старшинством на один день раньше дня производства Якобсона». Так капитан Минко был восстановлен в своем служебном положении.

Оригинальное бытовое явление представляли тогда личности некоторых разбойников края, пользовавшихся известною славой и вроде бы даже почетом в народе.

Особо среди населения славился разбойник Спанос, орудовавший в Восточной Румелии и в Македонии, нападавший только на богатых, никогда не трогавший бедных и часто им помогавший.

За его поимку живым или мертвым правительством была обещана сумма в 10 тысяч пиастров (100 турецких лир золотом), сумма, составлявшая тогда целое состояние, но несмотря на это его не только словно бы охраняли в народе, даже жандармы его не трогали. Так, однажды мы с А. П. Извольским поехали верхом в деревню Сотир. День был воскресный, в церкви шла обедня. Спешившись, мы вошли в церковь. Стояло много народу и впереди один богато одетый человек. Через несколько минут ко мне подошел жандарм и шепнул:

– Ваше Высокоблагородие, изволите видеть человека впереди, это Спанос.

– Ведь ты же обязан его арестовать.

– Никак нет, да и народ не позволит.

Так и простоял Спанос до конца, первым подошел к кресту и вышел из церкви, ни на кого не взглянув.

Этот самый Спанос некоторое время спустя в Белове захватил Бернгесса, старшего лесничего железнодорожного правления барона Гирша, увел его в горы и потребовал выкуп в 12 тысяч турецких лир, угрожая в противном случае убить заложника.

Переговоры о выкупе Спанос поручил одному из своих помощников Маламе, а сам отлучился в Македонию.

Малама не сумел выдержать характера, стал торговаться и выпустил Бернгесса за 3 тысячи лир.

Когда Спанос узнал об этом, то тотчас арестовал Малама и написал Филиппопольскому префекту: «Так как Малама осрамил наше ремесло, согласившись выпустить представителя грабителя Гирша за 3 тысячи лир вместо назначенной мною суммы, то я его выдам вам, при условии, что будут выпущены из тюрьмы арестованные на днях три мои разбойника и возвращена ослица, бывшая при них». Условие Спаноса было принято и он, получив своих обратно, передал Маламу местным властям.

После этого случая решено было ваять Спаноса силою. Были двинуты рота пехоты и эскадрон подвижной жандармерии. Спанос был окружен, шайка его разбежалась, сам Спанос упал в припадке падучей болезни, тем не менее ни один человек не тронулся, чтобы схватить его. Когда припадок кончился, Спанос поднялся и с трудом ушел в горы, и до его ухода никто не шелохнулся. (Подлинный рассказ офицера, бывшего при этом.)

Другой разбойник, Стоян, орудовал в районе Бургаса, Айдоса, Ямболя. В один прекрасный день возвращавшийся из Бургаса в Ямболь с полученным офицерским содержанием поручик Набоков был ограблен шайкой Стояна, у него отобрали 5 тысяч рублей и угнали лошадей.

Считая себя опозоренным тем, что не сумел уберечь казенные деньги, Набоков сидел на краю шоссе в глубоком раздумье и слезы текли по его щекам. Какой-то прохожий дотронулся до его плеча и спросил: