Джон Фаулз - Дневники Фаулз

В эти два месяца я переработал «Аристос». Думаю дать ему новое название: «Препозиции».

25 февраля

«Дотянуться до славы»[736]. Еще один фильм Кона и Кинберга. Посмотрели в Ричмонде. Гораздо лучше, чем я ожидал. Неподдельно либеральный по направленности, он по большому счету проигрывает возможно, потому, что сюжет слишком умозрителен. Я был ровесником показанных в фильме мальчишек, учился в такой же школе и в тот же момент в истории, и все было не так.

Стихотворные циклы. Ряд расщелин, сквозь которые тщишься заглянуть в некий «внутренний» мир. Я вовсе не хочу сказать, что внутренний мир первичен, а расщелины — всего-навсего окна в него. Нет, расщелины суть внутренний мир. Иными словами, я сам создаю мир, сознательно предпочитая видеть его как бы сквозь расщелины.

17 марта

В Ли. На прошлой неделе умерла тетушка Тоте (Дороти), и мы приехали посмотреть на «добычу», на оставшиеся вещи. Несколько на редкость хороших предметов мебели: три прекрасных старинных комода (один в стиле королевы Анны), настенные часы в раннеамериканском стиле, еще несколько более или менее ценных вещей. Жалкое существование влачила эта тетушка Тоте: жила, словно в утробе, в затхлом мирке своего частного дома для престарелых[737], с его выжившими из ума обитателями, со своими кошками и собачками, со своим маниакальным пристрастием к Диккенсу, к литературе — нет, к Литературе, вечно понукаемая свирепой, гротескно мрачной Харрисон. Должно быть, это были лесбийские отношения — пусть завуалированные, выражавшиеся каким-то туманным, косвенным образом; недаром же обе умерли с разницей в неделю (или около того) друг от друга. Тоте была мягким близоруким созданием с обычным для Фаулзов стремлением мечтать и обманываться в надеждах и с тем же фаулзовским упрямством. Мы обнаружили ее дневник — беспорядочное скопище повседневных мелочей, цитат, порой довольно трогательных порывов к чему-то благому. «Этот треклятый дневник — сущее наказание», — написала она как-то. Мы отобрали для себя кое-что из оставшегося, но О. просто помешан на том, чтобы исполнить букву закона. Ходил за нами по пятам по всему дому, издавая стоны, когда мы брали что-нибудь в руки или клали в карман. Его маниакальная приверженность букве закона — черта, которую я нахожу на одну четверть достойной восхищения, а на остальные три — граничащей с безумием; впрочем, Хейзел, М. и Элиз считают ее нелепой. «Если мы не возьмем, рабочие возьмут». Мне думается, он хочет выручить денег, приходит в ярость оттого, что мы хотим приобрести хорошие вещи со скидкой, тогда как их можно было бы продать с аукциона и таким образом заработать больше денег, чем он может инвестировать.

Очень странное это занятие — подобно стервятникам копаться в имуществе покойников. Надо полагать, стервятникам можно позавидовать: ведь то, что они делают, удовольствие, чистое наслаждение, загадка — никогда не знаешь, что подвернется в следующую минуту: то раскроет свои секреты прошлое, то разверзнется настоящее. Возможно, таков истинный рай: вам вручают ключи от дома какого-нибудь опочившего чудака.

24 марта

Газета «Ивнинг ньюс» — одна из версий истины.

НЕМНОГИЕ СЧАСТЛИВЦЫ

Согласно недавнему не внушающему оптимизма отчету Авторского общества, большинство писателей зарабатывают менее 500 фунтов в год.

Однако немногих счастливцев за последней строкой, сходящей с пишущей машинки, неизменно поджидает клад.

Преподаватель из Хэмпстеда Джон Фаулз еще до публикации продал права на экранизацию своего первого остросюжетного романа «Коллекционер» (издательство «Кейп», книга выходит в мае, цена 18 шиллингов).

Роман представляется оригинальным и интригующим.

Молодой клерк, увлекающийся ловлей бабочек, похищает очаровательную студентку художественного училища возле ратуши Хэмпстеда.

То, что за этим следует, описывается от лица похитителя и его жертвы почти как в полицейском отчете.

28 марта

Права на итальянское издание проданы за 400 фунтов.

Права на французское принесут (надеемся) 600 фунтов.

Сейчас ждем фрагмента на страницах «Санди таймс»; пока — в номере за 29 марта — его еще нет.

«Эта спортивная жизнь». Хороший английский фильм. Но в основном благодаря тому, что он чуть более «натурален», нежели все прочие[738]. В глазах тех, кто у нас делает фильмы, близость к действительности — настоящая палочка-выручалочка. Этот фильм до ужаса напоминает действительность; как книги Золя. И странным образом утрачивает всю поэтичность, всю сложность, всю глубину. Еще один проходной французский фильм — «Жить своей жизнью» Трюффо с восхитительно милой и дерзкой Анной Кариной — кажется мне в десять раз лучше: трогательнее, хотя это и не входило в авторский замысел, как в «Этой спортивной жизни»; гораздо современнее; и намного, неизмеримо поэтичнее[739]. Чем обладают режиссеры nouvelle vague[740] и в особенности Трюффо, так это головокружительной легкостью мазка простотой; и в этом, особенно во втором, возможно, и заключается сущность кинематографа. Она присуща всем великим кинолентам. Простота для кинематографа — то же, что метафора для стихотворения.

Лондон, март, 63

Славьтесь, о сочинитель сюжетов!

Коль скоро вам придут на память летающий воланчик, звездные узоры, деревянные качели, потешные прогулки по зоопарку, настоящая бабочка-адмирал и еще надутые воскресные музейные зеваки, фарфоровые собачки (крапчатые, как и умы тех, кто их создал), рассказы о привидениях, разгуливающих в кладбищенских склепах, «Эдвард», клубника со сливками в день рождения, уроки ботаники на природе, неуловимый барсук, замеченный в ведьмин час, звоните без промедления по номеру ТЕМ: 4343, добавочный 697, спросите секретаря Британского клуба спортсменов и приходите на ленч. Если вам не удалось вспомнить ничего из перечисленного, tant pis[741]. Но если удалось… о, какие забавы вас ждут!

Еще одно неприятное предощущение будущего — явление призраков. Когда я получил эту записку, то не мог понять, от кого она — от Санчии или Салли; пришлось несколько раз перечитать ее, прежде чем я понял, что от Санчии: столь много подробностей поблекло в моем сознании. Запоминался дух, настроение, но отнюдь не конкретные детали. Но когда я зачитывал Э. дневник того периода, обнаружились отсылки ко всему, что в ней упомянуто. Инстинктивным желанием было тут же схватиться за телефон и сказать: нет-нет, береги воспоминания; затем умолкнуть; затем сесть писать и в процессе письма освободиться от наваждения. Минувшим вечером зазвонил телефон, Э. взяла трубку, женский голос отозвался: «Извините, я ошиблась номером», — и теперь мы думаем, что это была она.