Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

и всю эту огромную для меня сумму на место положил. Все-таки совесть почему-то проснулась.

И все, больше я деньги, пока жил в баторе, никогда не воровал. Ни у своих, ни, кстати, на улице. Один раз только, когда уже стал постарше, хотел для галочки спереть у кого-нибудь в метро мобильный телефон. В те времена была такая хайповая штука. В метро же все едут, втыкаются в свои телефоны. А ты такой стоишь возле дверки, и вот, когда уже все пассажиры вышли-вошли и двери почти закрываются, ты резко выхватываешь у человека из рук телефон и бежишь. Пока он сообразит, что к чему, вскочит с места, двери уже закрыты. Но я это так и не сделал. Все время думал: «Вот выбегу из вагона, а там, на платформе, по закону подлости менты стоят. Поймают меня, и конец. Зачем мне все это нужно? И что тогда будет дальше?»

Один раз все-таки обворовал своего друга. Это было еще в младшей школе, в третьем или четвертом классе, – спер у Димы Полещикова несколько копеек. Дима после первого класса привез из Италии игрушку – геймбой. Я уже говорил, у нас была в детском доме такая программа – некоторых детей, кто хорошо себя вел, возили на лето в Италию, и там их брали к себе семьи. Саша Старцев, например, уехал потом в Италию навсегда. Многих ребят из нашего батора тоже хотели итальянцы забрать, но тут в стране вышел этот закон, который запрещает иностранное усыновление. И наши – Некит и Дима, например, и другие – в итальянские семьи навсегда уехать не смогли, зато так и продолжали общаться. Каждое лето ездили в Италию. Они даже знакомиться ни с какими приемными семьями русскими не соглашались, потому что считали, что у них в Италии своя семья. И сейчас многие, кому исполнилось восемнадцать и девятнадцать, собираются уехать туда навсегда. Теперь-то они совершеннолетние, никакого усыновления не нужно. Могут жить где хотят. Поэтому и готовятся к переезду, собирают документы. Меня, конечно, с моим поведением никто ни в какую Италию не брал. В общем, геймбой у нас был один, а желающих в него поиграть – много. И Дима Полещиков, у него с детства мозги предпринимателя были, придумал такую штуку: он брал за возможность поиграть с каждого по 50 копеек. Но не себе деньги брал, а складывал их в копилку – чтобы мы собрали деньги на еще одну игру для группы и купили ее. То есть это был такой «общак», священные деньги на новый геймбой. И вот из этой копилки я деньги и спер. Мы тогда вместе с воспитателями выходили в город, заходили иногда в «Фикс прайс» и что-то там могли купить, если карманные остались. Там тогда было «все по 36», и можно было разгуляться. И пепси-кола, и жвачки, и чипсы, и всякая другая ерунда. В общем, я спер из копилки монеты для этих целей. Но меня опять разоблачили. Питалки выяснили, кто взял. И вот тогда я первый раз в жизни получил кулаком по лицу. Димон сильно меня приложил, хотя мы были друзьями. С тех пор я хорошо понял, что у своих брать нельзя. Правда, потом это понимание еще несколько раз «давало сбой», но все же в основном усвоил.

Глава 15. Мой Бог

Как меня крестили, не помню. Нас всех в детском доме крестят. Это, правда, странно, потому что ребенок может быть из семьи атеистов, или, например, мусульман, или еще что-то. Но не суть. Есть традиция такая, и она соблюдается. Правда, не до конца, потому что крестных отца и матери у нас нет – ни у кого из моих друзей, крещенных в баторе. В свидетельствах стоят прочерки. Поэтому все как-то формально.

Самым святым человеком в моем окружении была наша хореографичка. Мы у нее занимались танцами – с первого класса и до конца начальной школы. Я очень любил эти занятия, потому что там можно было попрыгать, поскакать, понажимать клавиши на фортепиано. В конце каждого урока хореографичка давала нам сосательные конфетки. Поэтому мы еще больше старались и любили ее больше всех, просто обожали! Доводили, конечно, без этого никак. Мы же шалуны, озорники и так далее. Над концертмейстером нашим издевались – залезали в инструмент и зажимали ей педали на фортепиано, чтобы громче было. А она бесилась:

– Вылезли все быстро из фортепиано!

А мы ржали.

Перед началом каждого занятия мы приходили, делали реверанс, а потом вместе с хореографичкой молились. У нас была какая-то своя молитва, мы ее повторяли постоянно. Я не помню слова, но что-то самое простое – мы обращались к Божией Матери. И только после этого занимались. А в конце занятия хореографичка усаживала нас на сцене, где мы до этого танцевали, и пересказывала нам истории из Библии. Для меня это все было как пересказ фрагментов из фильмов. Интересно, даже очень, но сути я не улавливал. Потому что в Бога тогда не верил. Хореографичка нам рассказывала про какого-то Елисея – я потом вырос и понял, что на самом деле про Моисея. Про Ноя, который построил ковчег. Про Иисуса. Слушать ее было здорово, я сидел всегда, раскрыв рот. И потом в тихий час после ее рассказов листал детскую Библию. Но не потому, что хотел еще больше узнать, а просто спать не хотелось, а делать больше было нечего. Геймбой был занят, еще одна электронная игра – тоже. И я такой: «Ну, окай, Библию почитаю». Картинки там были прикольные. Текст тоже нормальный. Буквы большие и слов совсем мало, по два предложения на странице.

Но вот как я в церковь ходил и ходил ли вообще, я что-то не запомнил. К нам в детский дом кто-то из священников приходил, правда, в памяти никто из них не остался. Наверное, разговоров никаких у нас с ними не было, потому что и про Иисуса, и про Библию я знал только от хореографички. Зато мы причащались – ели просфору. Нам давали ее по маленькому кусочку. Я не то чтобы к духовности хотел приобщиться. Просто видел, что что-то вкусное дают, вот и шел. Думал: «О, похавать! Встану в очередь».

Священник каждого старался перекрестить, чмокнуть в лоб и в итоге выдавал эту просфору: «На, съешь». В общем, я только за компанию с остальными стоял и ради угощения. А так лично сам со священником никогда не разговаривал. О Боге не рассуждал. Хотя были у нас дети, которые умничали и говорили про Бога. Задавали вопросы. Делали вид, что они такие умные. Но таких, кто бы регулярно исповедовался и с удовольствием со священником общался, таких у нас практически не было. Одну девочку только помню, ее звали, кажется, Оксаной, и вот она часто ходила на исповедь. А однажды рассказала нам, что ей приснился сон – как она видела Бога и он звал ее к себе. Даже показал свой дом на небесах. Тогда хореографичка очень радовалась, говорила нам: «Вот видите, Оксана все делает правильно, поэтому ей приснился такой сон. Она попадет в рай».

Не знаю. Наверное, что-то во всем этом и было. Оксану забрали в приемную семью, она быстро уехала домой. Кстати, ее священник и забрал со своей матушкой. Не тот, который приезжал к нам, а другой.

И еще вопрос о Боге возникал у нас по вечерам, когда мы ложились спать, а уснуть долго не могли. Мы лежали, рассуждали о том, как там будет в раю. Мы мечтали, что в раю у всех у нас будет своя семья, дети. Дом обязательно, сад и, конечно, машина. Короче, все как в Америке. И мы все хотели в этот рай, конечно. Уж точно не в ад. Нам про ад рассказывали, там совсем плохо. Заправляет всем сатана, и кругом одни грешники, которые варятся в котлах, и им всегда жарко, душно. Все ходят в цепях и работают, работают, работают. А где мы, сироты, и где работа – это же две разные вещи! Поэтому я тоже мечтал про рай. Конечно, понимал, что я грешник – воровал, часто не слушался. Но всегда надеялся, что все-таки Бог меня простит. Я же сирота. Хотя бы поэтому. Ну или если за это не простит, то я, когда вырасту, обязательно исправлюсь. И вот