Конев против Жукова. Поединок маршалов - Валентин Александрович Рунов

этого нет необходимых сил и средств. Он стал настаивать. Я оставался при своем мнении. Он сказал:

– Смотрите, как действуют ваши соседи, как наступает Воронежский фронт! А вы!

Надо отдать должное Воронежскому фронту, он действовал в это время действительно весьма удачно, но справедливости ради следует отметить, что против войск этого фронта стояли в тот период не немецкие части, а войска немецких союзников, по целому комплексу причин в тот период куда менее боеспособные, чем немецкие части.

Отвечая на упрек Сталина в адрес Западного фронта, я сказал ему, что там, перед Воронежским фронтом, один противник, а здесь перед нами – другой, полноценные немецкие дивизии, собранные в большой кулак.

Это было действительно так. Немцы к этому времени держали под Москвой большую силу, кулак, которым в любой выигрышный момент могли ударить по Москве, если бы мы предоставили им такую возможность. На Западном фронте противник сосредоточил против нас более тридцати полнокровных дивизий. Мое решение не развивать в глубину ту частную операцию, которую провела армия Баграмяна, в значительной степени объяснялось тем, что мы не вправе были рисковать на таком участке фронта, который отстоял еще совсем недалеко от Москвы.

Когда я сказал, что перед нами другой противник, Сталин очень рассердился и резко сказал мне:

– Ну, конечно, вы не можете. Перед вами, конечно, особый противник.

Сказал и бросил трубку.

Через 24 часа после этого разговора, еще находясь в армии Баграмяна и «ползая» там по переднему краю, чтобы дополнительно уточнить некоторые интересовавшие меня вопросы, связанные с возможностью отхода немцев, – а надо сказать, что я вообще, пока был на Западном фронте, весь его «исползал» по переднему краю, – так вот именно там, – говорю об этом только потому, что это в какой-то мере усугубляло степень моей обиды, – я узнал, что пришло решение Ставки о снятии меня с командования Западным фронтом с формулировкой «как не справившегося с обязанностями командующего фронтом».

Не буду говорить о том, насколько тяжело я это переживал, это и так понятно. Правда, не подать виду и сохранить выдержку мне хотя с трудом, но удалось.

Баграмян переживал эту историю не меньше меня. Он присутствовал при моем предыдущем разговоре со Сталиным всего 24 часа назад и, узнав о моем неожиданном снятии, пытался душевно поддержать меня, совершенно открыто и прямо заявил, что считает принятое Ставкой решение неправильным и несправедливым.

Я немедленно выехал в штаб фронта, сдал фронт генералу Соколовскому, который был начальником штаба Западного фронта, и поехал в Москву.

У меня сложилось впечатление, что мое снятие с фронта не было прямым следствием разговора со Сталиным. Этот разговор и мое несогласие были, что называется, последней каплей. Очевидно, решение Сталина было результатом необъективных донесений и устных докладов со стороны Булганина, с которым у меня к тому времени сложились довольно трудные отношения. Сначала, когда я вступил в командование фронтом, он действовал в рамках обязанностей члена Военного совета, но последнее время пытался вмешиваться в непосредственное руководство операциями, недостаточно разбираясь для этого в военном деле. Я некоторое время терпел, проходил мимо попыток действовать подобным образом, но в конце концов у нас с ним произошел крупный разговор, видимо не оставшийся для меня без последствий.

Состояние у меня было тяжелое, но чувства раскаяния я не испытывал. Я оставался при своем мнении, что правильно поступил, приостановив наступление. С нашими силами против той группировки немцев, которая была перед нами, в большом наступлении успехов мы иметь не могли. Могли занять кое-какие населенные пункты, для отчетности, и на взятии этих нескольких пунктов размотать силы фронта. Уложить людей недолго, наступление их быстро съедает. Ничего серьезного не добившись, фронт в итоге мог поставить себя под угрозу даже в обороне.

С этими не оставлявшими меня мыслями я приехал в Москву и три дня не вылезал из дому, нигде не показывался. Но бездействие меня тяготило, я все-таки не выдержал и, желая узнать обстановку на фронтах, пошел в Генеральный штаб. Зашел там к генералу Бокову, заместителю начальника Генерального штаба.

Когда я находился у него и знакомился с обстановкой на фронтах, к нему зашли вызванные к Сталину командующий Волховским фронтом К.А. Мерецков и член Военного совета Волховского фронта Л.З. Мехлис. Оба они знали о моем смещении с должности командующего фронтом.

– Что ты тут делаешь? – спросил Мерецков.

– Ничего не делаю, свободен.

– Как так свободен?

– Снят с фронта.

– Ну, а какое-нибудь назначение получил?

– Нет пока.

В дальнейшем разговоре я сказал Мерецкову, что сидеть вот так во время войны, сидеть и ничего не делать нестерпимо. Я готов ехать куда угодно, лишь бы воевать, лишь бы дали армию.

В это время Мерецкова и Мехлиса вызвали к Сталину. Уходя, Мерецков сказал:

– Я ему напомню о тебе.

И в самом деле, как потом оказалось, напомнил. Через несколько часов меня нашли на квартире и сказали, чтобы я позвонил по вертушке Сталину. Оказывается, Мерецков, у которого была как раз вакантная должность командующего армией, захотел взять меня к себе командармом. Он, собственно, так прямо и понял меня, что я хочу идти на армию. Но Сталин в ответ на предложение Мерецкова не сказал ни да ни нет, стал расспрашивать: «Что Конев, в каком он настроении?» Мерецков сказал, что в плохом. Тогда Сталин и распорядился, чтобы мне дали его телефон и чтобы я позвонил ему.

Я поехал снова в Генеральный штаб и позвонил оттуда Сталину. Между нами произошел примерно следующий разговор:

– Товарищ Конев, здравствуйте. Как ваше настроение?

– Плохое, товарищ Сталин.

– Почему плохое?

– Я – солдат, в такое время солдат не может сидеть, он должен воевать.

Сталин сказал:

– Подождите. Дайте мне три дня на то, чтобы разобраться. Мы вас пошлем вновь командовать фронтом.

– Товарищ Сталин, – сказал я. – Если вы считаете, что я не могу справиться с командованием фронтом, то я готов ехать командовать армией. Надеюсь, что с этим я справлюсь.

– Нет, мы вас пошлем командовать фронтом. Подождите три дня, дайте мне срок разобраться. Желаю всего хорошего.

Через три дня я явился к Сталину и был назначен командующим Северо-Западным фронтом.

Направляя меня на фронт, Сталин резко и, я бы даже сказал, грубо отозвался об одном из моих предшественников на этом фронте, сказав, что тот «расстрелял веру своих солдат в победу». Меня покоробило от этой категоричности суждений. Всего неделю назад я испытал это на себе.

Конец истории с моим снятием с Западного фронта был такой. Уже в 1943 году после взятия Харькова, когда я командовал Степным фронтом,