Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1

Соловьев остановился и минуту смотрел на меня молча, как человек, готовившийся открыть собеседнику какую-то тайну или необычайно глубокую и важную мысль. Потом начал медленно, подчеркивая каждое слово движением руки:

— Советская власть, Митюха, любит правду. Советская власть стоит только на правде. Органы — лучшее, что есть в Советской власти, и они тоже не могут жить без правды. Тэк-с, тэк-с… Вот я прогуливаюсь по кабинету, а ты покушал бутербродиков, запил их чайком и рассказываешь мне, что хочешь в этом разрезе, но под одним условием: чтоб все было только правдой. Вот ты рассказал, что вашу организацию создала чешская полиция на свои деньги. Это правда? Посмотри мне в глаза! Отвечай: — это правда?

— Хе-хе, гражданин следователь! Правда в доску!

— Тэк-с, тэк-с… Прекрасно! Теперь скажи, кто тебя в Союз завербовал?

Я опять не знал, что делать. Соловьев назвал фамилию.

— Он?

Я хотел было объяснить, что основатель Союза студентов умер от туберкулеза и похоронен в Праге до моего приезда туда, и уже начал было говорить, но Соловьев нахмурился.

— Ты опять начинаешь мешать следствию в этом разрезе? Хочешь ссориться?

Так ощупью, спотыкаясь и делая ошибки, я в эту ночь начал постигать технику работы Следственного отдела ГУГБ НКВД. Котя Юревич оказался тысячу раз прав: мы были осуждены до ареста, по спискам подлежащих изъятию и уничтожению людей. Каждого из нас взвесили, каждому отмерили. Остальное было скучной и простой техникой оформления решения заочного суда — арест, допросы, суд. Меня решили пустить в обработку не как работника нашей разведки, а как студента для того, чтобы оставить в живых. Но как террориста и шпиона, чтобы все же обосновать пожизненность изъятия. Все было предусмотрено; и ни Соловьеву, ни мне не разрешалось сделать ни шагу в сторону от намеченной линии. Зверское лицо и хриплое рычание во время первой половины допросов это оказалось такой же маской, как и добродушное панибратское «Митюха» во второй половине: ни тогда, ни сейчас следователь не ведет себя естественно, — он только играет заданную роль. Соловьев — службист. Он на посту.

Партия и присяга требуют от него определенных действий, — и он действует, зорко остерегаясь нарушения указаний. Соловьев — послушный партиец и исполнительный чекист. Он — разгаданная загадка, и к нему никаких счетов предъявить не могу: я сам делал бы на его месте тоже самое. А вот те — другие, выше его… Кто они? Я боялся думать. Да и думать-то пока что было некогда: Соловьев на посту оказывается достойным его судьбы, я — тоже на посту и должен тоже оказаться достойным моей судьбы. Кто-то — неизвестный предопределил нам разные судьбы, но оба мы коммунисты и советские люди и оба честно выполним положенное.

Часа через два, устав от хождения, Соловьев сделал перерыв. Сел за стол, выпил стакан чаю. Поговорил о Праге.

Вдруг заметил в пачке писем фотографию красивого генерала в казачьей форме, большого друга моей матери.

— Кто?

Я назвал генерала.

— Тэк-с, тэк-с…

И вдруг оживился. Глаза его заблестели.

— Ты знаешь, кто это? А? Вот не угадаешь?!

— Почему же? Князь Баратов, служил в Персии. Командовал…

— Чепуха, Митюха. — Соловьев широко открыл глаза, в которых весело плясали искорки творческой удачи. Победно улыбнулся. Закончил залпом: — Это — твой отец!

— То есть как?

— Ты опять? В прежнем разрезе? Начинаешь путать следствие?

Я сижу, изумленный. Потом говорю:

— Отец? Гм… Ну, да… Конечно…

— Без «ну, да» и без «конечно». Отвечай в таком разрезе: отец или нет?

— Отец.

— Тэк-с, тэк-с… Он командовал «Дикой дивизией»?

— М-м-м…

— Баран безрогий, думай лучше! Не мычи, как корова! Да или нет?

— Да.

— Правильно, честно. И ты тоже служил в «Дикой дивизии»?

Мне кажется, что я начинаю понимать наши роли.

— Хе-хе, гражданин следователь. А как же? Что за вопрос? Служил!

— Вешал коммунистов?

Молчание. 

— Ну?

Молчание.

— Ты еще толком не понял? Говори! Или ты хочешь…

— Вешал.

— Нет, ты мне скажи честно и прямо: вешал?

— Вешал.

— Я люблю правду. Вранья мне не надо. Вешал?

— Вешал!

— Правильно: у нас на тебя много материалов в этом разрезе. Тэк-с, тэк-с… Про тебя мы все знаем. От нас не уйдешь. Вешал?

— Вешал.

— На суде что скажешь?

— Вешал.

— Ну, все. Теперь посиди, отдохни. А я твои чистосердечные признания занесу на бумагу. Здесь будут мои вопросы и твои ответы. Под каждым в отдельности подпишешься на полях. Вопрос: вешали ли вы коммунистов? Ответ: да, я вешал коммунистов. И подпишешься. В таком разрезе все дело. Понял?

И, бодро напевая себе под нос какую-то арию, Соловьев принялся строчить протокол. Я дремал, слушал крики и стоны из-за стен, опять дремал. Потом он протянул мне кипу написанной бумаги, и я принялся читать свои признания, подписывая на полях каждую фразу ответа. Из написанного следовало, что я — сын известного монархиста и черносотенца, начальника штаба «Дикой дивизии», сам монархист и служил офицером в «Дикой дивизии» и прославился тем, что во время гражданской войны вешал коммунистов. Эвакуировался из Крыма с Врангелем.

— Гм… Тэк-с, тэк-с… А дальше что? Ну, говори.

Но я решительно не знал, что сказать: опыта не было.

— Скрываешь, фашистская тварь?! Я тебе все напомню, гадина! Нам все известно! Это что за птицы?

Он показал мне фотографию.

— Первая птица — моя мать, а вторая — не знаю. Это старый снимок. Видите, на обороте дата тысяча восемьсот девяносто девятый год. Меня тогда еще не было на свете.

Соловьев почесал нос. Потом опять вспыхнул.

— Я, Митюха, сегодня в ударе: чую воздух, как ищейка! Рою землю! А? Говори — рою или нет? В таком разрезе?! От меня и под землей не скроешься! Ты знаешь, кто это?

Соловьев сделал торжественную паузу.

— Мой отец! — несмело начал я. — Признаюсь, что…

— Осел двух наук! Тебе не стыдно, а? Это генерал Тур-кул! Он сидит сейчас в Болгарии, в Софии, и ведет оттуда работу против нас. Засылает агентов. Он тебя завербовал и через студенческий союз в Праге забросил в Москву для взрыва Кремля!

Я снова раскрыл рот.

А Соловьев, довольно улыбаясь и мурлыча песенку, опять принялся за протокол.

— Тэк-с, тэк-с… Ты понимаешь, Митюха, какая удача — в одну ночь закончил дело! А? Тэк-с, тэк-с… Другие копаются месяцами, а я — с одного удара: хлоп и дело в шляпе! Ловлю мух на лету, а? Здорово? Скоро закрою дело, подпишем последний протокол, и ты идешь на суд! И все! Потом тебя расстреляют в этом разрезе. Но заметь, ты прославишься на весь Союз: о тебе напечатают в «Правде», понял? Соловьев умеет раскрывать громкие дела!