Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер

1 Там же.

2 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 443.

3 Набоков В. Дар. С. 433.

4 Там же.

460

привилегированного меньшинства и протестное по отношению к ней самовыражение.

Непревзойдённый стилист, «последний из могикан», литературный аристократ Набоков – не мог не дивиться: «И действительно, чего стоят, например, “лёгкие” сцены в романе… Иногда слог смахивает не то на солдатскую

сказку, не то на… Зощенко».5 Последнее, во всяком случае, подмечено очень

точно, с той только разницей, что типичный персонаж Зощенко – пародия, пошляк, жалкий советский обыватель и приспособленец из мещан, в русские

интеллигенты так и не вышедший. Герои же Чернышевского – «новые люди», подчас ещё очень неуклюжие, у них, как выразился однажды Герцен в письме

Огарёву, «всё полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника…

Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия

простоты, – и с другой стороны – много хорошего, здорового, воспитательно-го».1 Среди этих, по Герцену, «ультранигилистов» случались и предтечи будущих настоящих русских интеллигентов разночинного происхождения, – таких, например, как друзья Фёдора супруги Чернышевские или редакторы-эсеры из «Современных записок», по-своему продолжавшие отдавать долг памяти и уважения Чернышевскому как основоположнику демократического

движения в России.

«Но никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись», – констатирует автор фиаско, которое потерпела в этом деле цензура, хотя и отмечал тот

же Герцен, что написано «гнусно», и сокрушался по поводу поколения, какое

оно «дрянное», коль скоро его «эстетика этим удовлетворена».2 С дистанции

времени, отделяющего нынешнего читателя от критика – современника Чернышевского, эти сетования похожи на недовольство взрослого человека неуклюжей походкой начинающего ходить ребёнка, или, скажем, напоминают жалобы родителей на странности подросткового возраста. Явная передержка, измена вкусу и чувству меры чувствуется и в литературных параллелях Набокова, вслед за Герценом соблазнившегося увидеть сходство между финалом

вполне пошло-житейской, откровенно циничной новеллы опытного француза

Ги де Мопассана «Заведение Телье» и некоторыми сценами бала в Хрусталь-ном дворце из знаменитого «Четвёртого сна Веры Павловны», написанными, по собственному же признанию Набокова, «чистейшим Чернышевским» по

«простоте воображения», и потому, если и «добрался» он до якобы «ходячих

идеалов, выработанных традицией развратных домов»3 в представлении таких

5 Там же.

1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 444.

2 Набоков В. Дар. С. 433-434; Долинин А. Там же.

3 Набоков В. Там же. С. 434; Долинин А. Там же.

461

знающих людей, как Герцен и писатель Сирин, то не по закоренелому цинизму, а заблудившись в поисках новых, утопически идеальных систем ценностей.

«Вместо ожидаемых насмешек вокруг “Что делать” сразу создалась атмосфера всеобщего благочестивого поклонения. Его читали, как читают бого-служебные книги, – ни одна вещь Тургенева или Толстого не произвела такого

могучего впечатления».4 Ненавидевший Чернышевского юрист, профессор

П.П. Цитович, тем не менее, признавал: «За 16 лет преподавания в университете мне не удавалось встретить студента, который бы не прочёл знаменитого

романа ещё в гимназии, а гимназистка 5-6 класса считалась бы дурой, если б

не познакомилась с похождениями Веры Павловны. В этом отношении сочинения, например, Тургенева или Гончарова, – не говоря уже о Гоголе, Лермон-тове и Пушкине, – далеко уступают роману “Что делать?”».1 Заметим попутно, что в этом высказывании Тургенев и Гончаров, как бы само собой, оказываются приоритетны по отношению к последующим трём – Гоголю, Лермонтову и

Пушкину, каковые, в свою очередь, также перечислены в порядке, обратном

их очевидному для современного читателя месту в списке русских литераторов. «Служенье муз не терпит суеты…», – в суете же исторических актуалий

оценки должны перебродить, пока вечное и нетленное не займёт полагающее-ся ему место, а бестселлеры-временщики сойдут со сцены или, в лучшем случае, будут пылиться на дальних полках, интересные только для историков-архивистов.

Восторженное отношение к роману Чернышевского поколения «шестидесятников» было ситуативной победой литературы «идей», пренебрегающей

«формой», «искусством», – что в понимании как автора, так и героя «Дара»

являлось непростительным грехом. Тем более ценно проницательное признание биографа: «Гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно

хотел выразить бездарный беллетрист».2

«Казалось бы, увидя свой просчёт, правительство должно было прервать

печатание романа; оно поступило гораздо умнее».3 Ничего подобного: последующие страницы и «Комментарий» к ним Долинина показывают, что заранее

и «умнее» представил себе предстоящую интригу составитель шахматных задач писатель Сирин, предполагая, что сидящему в крепости Писареву дадут

возможность публиковать в «Русском слове» похвальные рецензии на кра-мольный роман, – с тем, «чтобы Чернышевский весь выболтался, и наблюдая, 4 Набоков В. Там же.

1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 446.

2 Набоков В. Дар. С. 434.

3 Там же.

462

что из этого получится – в связи с обильными выделениями его соседа по ин-кубатору».4 Этот дальновидный и логично вполне обоснованный шахматный

прогноз, однако, не подтвердился: «Здесь, – отмечает Долинин, – Страннолюбский и Набоков грешат против истины: единственная статья Писарева о

“Что делать?”, написанная во время заключения Чернышевского в