Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Лекция кончилась. Dieulafoy вышел, за ним потянулись студенты…

Элегантный экипаж, запряженный парой лошадей, ожидал его на дворе. Он вскочил в карету быстро и легко, как юноша.

– Вот зарабатывает в Париже, как никто, – говорила красотка Romaine, задумчиво глядя вслед удалявшемуся экипажу. – Собственный отель на avenue Alarignal. А какие деньги ему в Лондоне платят! Не правда ли, хорош?

– Очень; только… в его взгляде есть что-то хищное… это несимпатично.

– Ну? а мне так очень нравится. Как вы думаете, сколько ему лет? 61 год.

– Неужели? – искренно удивилась я. – На вид невозможно дать более 50, и даже меньше. Как французы долго сохраняют молодой и свежий вид…

Мы пошли домой. И всю дорогу я думала о нем.

Посещение больницы – напомнило его еще ярче, приближало к нему… Ведь в этот же час он так же обходил палаты с своим главным врачом…

21 ноября, четверг

Сегодня приемный день в Брока. Давно не видалась ни с Анжелой, ни с madame Delavigne.

Когда я пришла – почти у всех кроватей уже сидели посетители; а около m-me Delavigne было общество молодежи. Анжелы не было: к ней тоже пришли, должно быть, посетители в маленьком павильоне.

Madame Delavigne представила меня: красивая молодая пара были муж и жена Пеллье, а высокий стройный брюнет – их общий знакомый, тоже интерн из госпиталя Сент-Антуана – monsieur Рюльер.

Madame Pellier заговорила со мной, расспрашивая, где я учусь; madame Delavigne продолжала начатый разговор с интерном.

– Он был с Ленселе, вы знаете этого иезуита…

– О, да! – ответил Рюльер, вдруг услышала я.

Они смеют называть его иезуитом! За что, почему? И кто же? Сама m-me Delavigne, добрейшая душа, которая мухи не обидит… Что же, как же… и мне надо было сделать над собой страшное усилие, чтобы отвечать m-me Pellier на ее вопросы…

Рюльер, веселый и подвижный, рассказывал m-me Delavigne о больнице Сент-Антуана, а monsieur Pellier, пассивный и молчаливый, внимательно слушал, посматривая на свою хорошенькую жену, которой наконец надоело интересоваться юридическим факультетом и она воскликнула с живостью, обращаясь к m-me Delavigne:

– Вот он в мае кончает… надо и о женитьбе подумать.

– Мне жениться? Ни за что! – воскликнул Рюльер. – Хватит с меня.

– Да уж, хватит с него, – важно подтвердил Pellier.

На лице m-me Delavigne выразился живейший интерес.

– Почему же, в самом деле? – спросила она.

– Да потому, что я хотел жениться… год тому назад у меня была любовница.

Я несколько опешила от такой откровенности. У нас в России молодой интеллигентный человек не станет говорить перед нами, курсистками, так развязно о своих любовницах…

А тот продолжал:

– Я жил с ней, а потом надумал жениться. Так вообразите – она соглашалась быть моей женой и в то же время хотела оставаться любовницей. Как это вам нравится? Бился, бился я с нею – ничего не поделал, разошелся.

– Возмутительно! подлая женщина! – подтвердили супруги Pellier.

Я не выдержала.

– Позвольте, да ведь вы сначала жили с нею как с любовницей?

– Ну конечно.

– Вы, образованный человек, пользовались бедной невежественной женщиной; вы, привыкший ее покупать, и она – себя продавать, – так как же вы хотите, чтобы она вдруг стала добродетельной, если вы осчастливили ее своим предложением? Если бы вы ее любили – надо было начать с предложения, тогда, быть может, она и поняла бы, что вы смотрите на нее так, как все, и могла бы исправиться.

– A-а… ну, признаюсь, я об этом не думал, – небрежно ответил Рюльер.

Madame Delavigne сочувственно кивала мне головой. Она была феминистка и всегда очень рада, когда заступаются за женщин.

А я с нетерпением смотрела на часы и думала, скоро ли уйдут, чтобы спросить m-me Delavigne, отчего она назвала его иезуитом?

Стрелка приближалась к трем – час, когда кончается прием. И я соображала, как быть, если они тоже будут сидеть до конца и уйдут вместе со мною?

К счастью, Рюльеру надо было спешить куда-то, он поторопил своих друзей, и они все вместе ушли.

Я осталась одна с m-me Delavigne и, когда пробило три часа, стала прощаться. Она вышла проводить меня; мы шли по длинному темному коридору, я спросила ее небрежным тоном:

– А, кстати, – почему вы назвали Ленселе иезуитом? Ведь вы знаете – я была его пациенткой, и я боюсь, – неужели есть тайные, переодетые иезуиты? Я этого не знала.

M-me Delavigne, бывшая прачка, не очень сведуща в истории и не может догадаться, что студентка университета не должна говорить подобных нелепостей. Но все-таки я вся вспыхнула за эту ложь – хорошо, что в темноте коридора нельзя было этого заметить.

И она серьезно ответила:

– Вам нечего бояться. У нас называют иезуитом всякого фальшивого, неискреннего человека. Ну вот и он такой. Все его ненавидят… Он сделал мне много зла, когда был интерном в Брока…

У меня вся кровь прилила к сердцу. Он делал зло… все его ненавидят… неискренний человек… Ведь и в самом деле – назначил мне час прийти, а сам ушел; обещал написать – и не подумал; он лжет мне, как и другим…

И я спросила, стараясь придать своему голосу как можно более спокойствия:

– За что же он преследовал вас? Как это нехорошо с его стороны… вы такая добрая.

– Тут была история. Когда он был интерном в Брока, он любил одну больную. У нас по правилам – больные без сопровождения сиделок не могут ходить к доктору в лабораторию, я за этим слежу, – так вот он за это соблюдение правил и придирался ко мне. Как бы я ни сделала мазь, все было нехорошо…

Так он любил больную… кого? кто она?

Я быстро опустила вуаль на лицо, так как мы были уже у выходной двери… и, простившись с m-me Delavigne, пошла к себе домой.

Так вот что…

Он любил больную… Я не чувствую ни малейшей ревности к этой неизвестной женщине. Ну, любил, – очевидно, она была из простых, очевидно, этот роман кончился ничем, так как он не женился. Но почему же он не может полюбить меня?! Или я хуже, ниже ее? Нет, нет, – не может какая-нибудь ограниченная хорошенькая женщина сравняться со мной… Я не менее той неизвестной достойна его любви…

И возмущенное чувство заглушило все остальное… Сердце разрывалось при мысли о том, что он лицемер и делал зло другим. В душе был целый ад. Я не помню, как пришла домой. И после того, что я сегодня узнала, – как еще можно жить?

Действительно, человек удивительно живучее существо: чего-чего только не переносит…

22 ноября, пятница

Если он делал зло