Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

рекомендации не сохранился, тридцать два года прошло, но запомнилась единственная в своем роде строка, характеризующая меня с политической стороны.

Характеризующая, как мне кажется, не только меня, но и его: «Политически выдержан». Не грамотен, не благонадежен, а выдержан. В собственном контрреволюционном соку)

Сначала я пошел по молодым, набирающим кадры московским НИИ. Разговаривал с директорами. Козырял рекомендациями. На них не очень-то обращали внимание. Не из ЦК? Не из ЧК? Ну и слава Богу!

В одних НИИ не было даже такого отдела, методологического, и не собирались заводить, в других говорили, что штат набит, и если специалистов они могут еще в разные отделы взять, то уж в последнюю очередь этих нахлебников.

— Знаете поговорку про вас, методологов: кто умеет — делает, а кто не умеет — учит.

Как же не знать, сам ее и придумал.

Только в одном НИИ, что-то связанное с химией, мои документы, в том числе и рекомендации, долго и внимательно рассматривали. Потом главный мужик, он был не по кадрам, а как бы замдиректора, пригласил еще одного. Тот тоже смотрел, они в мои бумаги друг другу пальцами показывали, переглядывались.

Я уже подумал: клюнуло, клюет.

Потом главный поманил меня пальцем:

— Давайте выйдем на улицу, покурим. Вы курите?

Мы вышли. Он затянулся.

— Видите ли, Валерий Борисович! Врать я не умею и не люблю, попробую сказать как есть. Институт у нас новый, еще только создается, практически мы и не работаем пока, только организуемся. И есть у нас идея создать мощный отдел методологический. Получше среднего. Посмотрели мы ваши документы. Такой нам очень даже подходит. Такого и присматриваем.

Но, скажу откровенно, взять вас не сможем.

— Беспартийный?

Он невесело прихмыкнул:

— К нам никаких претензий по партийной линии. Я и сам не состою в партии. При наборе для нас партийность — не плюс.

— Прописки нет?

— Опять не угадали, Валерий Борисович. У нас штат намечается на пока от пятиста до тысячи человек. И сразу, без просьб дали сорок прописок. Мало, но у нас только одна заполнена, своих берем, москвичей. Только среди них уже конкуренция. Не знаю, как потом, но пока убить одну прописку на классного логика, вроде вас, я про рекомендации говорю, — не вопрос.

— Еврей?

— Попал. С третьего раза в точку. Сам я не еврей, но у меня чуть не все друзья евреи, на своем опыте убедился, где-где, а в науке у нас, в химии, лучше всего с евреями работать. Но буквально вчера, вру — позавчера, приходил куратор из горкома со своими шестерками, проверял списки именно по этому пункту. Настрого запретил принимать.

Мои личные извинения.

И пожелание устроиться на работу в хорошем месте, получше, чем у нас.

В иной стране, видимо.

Я ездил в Тулу — ничего. В двух местах мои документы изучали под микроскопом, тем самым, которым пользовался Левша, когда блоху подковывал. Причем это были люди, к которым я и был послан. Один (неприятный тип, подозрительный какой-то, нервный) спросил со значением:

— Вы, вроде бы, нам подходите, но скажите, какой у вас партийный стаж.

— Я не член вовсе.

— А, тогда нет, нет, беспартийного мы принять на работу не можем. Философия — партийная…

— Да партийная, партийная, но из этого не следует, что каждый философ — член!

— Нет, нет, тогда, нет, не можем.

Поехал на несколько дней в Минск, у меня с собой было восемь первостатейных рекомендаций в семь замечательных адресов, к семи превосходным людям. В одном месте директор лучшего из белорусских НИИ расспросил меня о степени моего знакомства с его научным руководителем. Спросил:

— Можете ли от него привезти рекомендацию?

— Да запросто, ничего не стоит.

После чего сказал мне, что точно — берет. Гарантия. Слово коммуниста. Но не сейчас, ровно через год. А семью как этот год кормить? Опять за хомуты?

Когда совсем припекло, Бирюков надиктовал около пятидесяти писем. Сам он лежал на диване и диктовал, а я печатал. Письма были схожие по тексту и короткие — один абзац: «Привет, привет, вот направляю, возьми не пожалеешь, привет жене». Самый далекий адрес, как помнится, был в Баку. Не помогло.

Хотя именно из Баку пришел единственный положительный ответ, через несколько дней после того, как я дал согласие ехать в Томск.

Когда Люся защищалась, я попросил у Бориса Владимировича внешний отзыв:

— Валерий Борисович! Да что за проблема, вы только его сами напишите, пришлите мне, а я его, конечно же, подпишу.

Да, кстати, а может, вы соорудите мне приглашение у вас в университете лекции почитать?

Услуга за услуг)'.

Однако все это было позже, в конце. И после конца. А тесный рабочий контакт с Б. В. начался с самого начала.

Учебная нагрузка у Бориса Владимировича на кафедре была — психологический факультет — одна лекция в неделю и четыре семинара в четырех группах. И он тут же попросил у меня об одолжении: вести за себя все семинары.

Конечно, совершенно бескорыстно, в смысле — бесплатно.

Это я сейчас так пишу, вроде деньги главное, а тогда деньги и были главным, но преподавать мне очень хотелось, я уже чувствовал свою силу.

Психологический факультет

Там, где раньше был наш общий, философский, на Моховой.

Я готовился. На подготовку к семинарам у меня уходило куда больше времени, да и энергии, чем на писание диссертации. Я хотел блеснуть. Желал, жаждал. Меня не очень смущал мой внешний вид. Ну да, неказист, более того — косоглаз. Но это все до тех пор, пока я рот не открыл, не начал говорить. А там они все сразу подпадут под чары (а что — чары, «чары, чары — янычары») моего эго, моего обаяния. Хорошо я сказал?

К занятиям я приступил, как и полагается, в самом начале сентября, за два месяца до приказа о моем зачислении в аспирантуру. Если придираться, то против правил, противозаконно — я по документам нигде не работал, и даже временная прописка моя московская кончилась. Если же не придираться, то надо было каждый день кушать, а мне уже ничего не платили. Люся! Вот.

Мой персональный стог соломы.

Первое, что меня удивило у психологов, — это масса тесно обнимающихся и открыто целующихся детей. Это и были мои студенты — первокурсники. Какой разврат, они же дети. Знакомы всего пару дней и уже так крепко.

Быстро разъяснилось. Они не все, правда, но заметное большинство были выпускниками спецматематической школы Москвы. С математикой у них было хорошо, очень хорошо,