Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - Вера Павловна Фролова

– Мой для вас «гешенк» вы получите позднее, – бодро заявила я, решительно не представляя себе, как этот не существующий пока подарок будет выглядеть. – Просто сейчас я не готова: не ждала вас сегодня.

– О, не стоит беспокоиться, – сипло ответил Роберт. – Лучший мне презент – ваша искренняя улыбка. – И добавил просительно: – Вот если бы я смог получить когда-нибудь вашу фотографию…

– Увы, чего нет – того нет.

Усевшись на диван, Роберт сказал, что на днях он получил из дома письмо и посылку. В письме отец, мама, а также сестра и братья просят передать его русским друзьям самые теплые поздравления с праздником (ну, так и есть – я, кажется, правильно угадала в отношении подарка). Потом Роберт спросил – где и как я намерена встречать Рождество? – и, узнав, что, естественно, дома, – где же еще? – нерешительно поинтересовался – не будем ли я или кто другой из наших против, если он придет в этот праздничный вечер к нам? Захватит с собой бутылку яблочного вина – они сами втайне от вахмана изготовляли, – принесет также какую-нибудь музыку… Ну так как?

Мне показалось заманчивым видеть Роберта в Рождество у себя, тем более с музыкой, но, как всегда, страшила мысль – а вдруг грянет полицейская проверка? Вдруг вездесущий Квашник, вместо того чтобы сидеть возле теплого камина и «тринькать» пиво, возьмет в единственную руку-клешню свою неизменную резиновую плеть и отправится по морозцу знакомыми маршрутами выискивать и вынюхивать нарушителей из «остарбайтеров»?

Роберт понял мои опасения: «Мне думается, никакая опасность нам не грозит, – сказал он. – Немцы народ благочестивый – в рождественский вечер никто из них не решится покинуть свой дом».

Так-то оно так… Но мне все-таки не хотелось брать на одну себя ответственность за посещение «запретного» гостя, и я смиренно обратилась к сидящим за столом маме, Леониду и Симе: «Роберт просит разрешения навестить нас в Рождество. Обещает принести с собой гармошку, а возможно, аккордеон. Что сказать ему?»

– Пусть приходит, не жалко, – неожиданно милостливо изрек Лешка и, привстав, хлопнул рукой Роберта по плечу. – Давай, камерад, комм…

И мама тоже не смогла изменить присущему ей гостеприимству, приветливо, на свой русско-немецкий лад, пригласила Роберта: «Битте, приходи. Тебе ведь тоже хочется в хаузской-домашней обстановке побыть».

На счастье, никого из посторонних в субботу у нас больше не было, и вечер, как и в первый раз, проходил спокойно, в дружеской беседе. Мы успели раньше поужинать, еще до прихода Роберта, и мама собрала в комнате чай. Как раз явился хмурый Миша от Гельба, сказал, что по радио ничего существенного про советский фронт не передали, а наоборот, снова пели дифирамбы в честь «храбрых гитлеровских воинов». Мол, русские выдыхаются, несут в боях огромные потери, а доблестные солдаты фюрера проявляют чудеса выдержки, стойкости и отваги.

– Ерунда все это. Обычная немецкая пропаганда, – решительно заявил Роберт и добавил, что ему доподлинно известно о том, что сейчас повсюду русские активно наступают и что, возможно, уже к Рождеству ими будут освобождены вся Украина и Белоруссия. Господи, Господи, Господи, хоть бы эти его слова были правдой!

Вот так, за разговорами, шло время. Но под конец все же пришлось всем изрядно перетрусить. Часов в девять, когда Роберт собирался уже уходить и мы вышли с ним в коридор, раздался вдруг короткий, резкий стук в дверь. Мы замерли, озадаченно глядя друг на друга. На всякий случай у нас заранее все было условлено. Приложив палец к губам, я жестом велела Роберту снять с вешалки шинель, бесшумно провела его через кухню в кладовку. Затем подошла к наружной двери: «Кто там? – Вер ист да?» – и с облегчением услышала голос Генриха. Чтобы прийти немножко в себя и принять надлежащий вид, я помедлила секунду, затем откинула крюк.

Генрих возник на пороге в домашнем старом, с яркими заплатами на рукавах пуловере. В руках он держал большую, отдраенную до блеска кастрюлю, поверх которой стояла еще и накрытая белым вафельным полотенцем тарелка. От кастрюли, от тарелки и, казалось, от самого Генриха исходил восхитительный горячий чесночно-перцовый дух. Я поняла, что было в кастрюле и под полотенцем.

– О, Генрих, снова «вурстзуппе»[103] и «блютвурст»?[104] Как должно быть вкусно!

В субботу с утра в Гельбовом подворье царили хлопоты – там закололи к Рождеству кабана. Весь день фрау Гельб с Анхен занимались готовкой и консервацией. Об этом можно было догадаться по беспрерывно вьющемуся над трубой сизому дымку и по озабоченному, распаренному виду Анхен, когда она, простоволосая, в шлерах на босые ноги, выбегала из дому то в сарай за брикетом, то в погреб, где у них хранятся порожние стеклянные банки. (В отличие от наших русских обычаев, при которых свинина обычно хранится в виде солонины, здесь, у немцев, в натуральном виде остаются только пара окороков, вся же остальная туша – вот уж где не пропадает ни грамма! – подвергается кулинарной обработке – изготовляются разнообразные консервы, фарши, колбасы.) Вечером, когда все дела были завершены, супруги Гельб по традиции (в прошлом году произошло то же самое) прислали нам, «восточникам», свой рождественский гостинец – кастрюлю наваристого, жирного бульона, в котором отваривалась колбаса, – так называемого «вурстзуппе» – и несколько кружков ливерной и кровяной колбасы. Генрих не спешил домой. Сев на диван, он неторопливо рассказал нам о своей вчерашней поездке с отцом в Мариенвердер, на призывной пункт. На днях он получил оттуда повестку о досрочном вызове его в армию. Но так как недавно семью постигла тяжкая утрата – Генриху дали пока отсрочку. До весны. (Тут уж, видно, Гельб приложил все свое отцовское усилие.)

Я делала вид, что внимательно слушаю Генриха, сочувственно кивала и поддакивала ему, а сама словно бы сидела на углях: как чувствует себя там, в темной кладовке, невольный пленник? Не вздумал бы он выйти раньше времени из своего укрытия. Вдобавок услышала, как за стеной что-то глухо грохнуло, и не смогла больше выдерживать. Пробормотав Генриху извинения, – мол, в кухне ждут неотложные дела, – выскочила прочь…

В кладовке дверь была чуточку приотворена. В падающем сквозь узкую щель свете Роберт, негромко чертыхаясь, подбирал с пола рассыпавшуюся картошку.

– Я нечаянно задел эту дурацкую корзинку, – шепотом объяснил он, поднимаясь с колен, и, сев на подоконник, взял меня за руку. – Кто там к вам еще пожаловал?

Я объяснила и добавила, что теперь у нас появилась возможность угостить своих гостей в рождественский вечер домашней колбасой.

– Пусть этот