Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

мастерскую Неизвестного, ту самую, которая запирается на проволочку, как было сказано в стихотворении «Лейтенант Неизвестный Эрнст» Андрея Вознесенского.

Без всяких сомнений, это гений номер три в моей личной коллекции гениев.

Эти два гения, Зиновьев и Неизвестный, учились вместе на философском факультете[40].

Мне очень понравилось… (Это слабо, будто я — дамочка. Вместе с напряженностью его непрерывной речи это меня потрясло.) Он сравнивал себя с Микеланджело, с Роденом, в свою пользу, конечно, какое мне до этого дело.

Но то, что он задумал, мне было понятно, казалось грандиозно, и исполнение часто было под стать замыслу. Отнюдь не все отскочившие от липа глаза и уши на его скульптурах меня потрясли, многое показалось лишним, не тронули меня и именно те его работы, из-за которых так разорался Хрущев на выставке в Манеже. Однако само понятие скульптор-градостроитель, огромность его планов и вот это «чем дырее дыра, тем рукее рука», но особенно распятья, десятки распятий: Дева с Младенцем в раскрестье, крест, изнутри протыкающий, пронизывающий во все стороны пляшущего Христа, как бы это выразиться… потрясли.

Потом я еще несколько раз ходил к нему, а когда через тридцать лет нашел его мастерскую в Сохо, постучался, он меня не узнал.

Поэтому хоть он и гений, но так коротко.

Московская жизнь

Стадионы, цирки, концерты, выставки.

Хочу еще о двух любимых московских магазинах. Магазины, вроде, не относятся к культуре, хотя именно эти, только эти немножко относятся.

Во-первых, магазин «Сыр» на Горького. Там был мужик, который резал сыр ножом. Нарезал и клал на весы. Ровно, сколько заказывали. Хоть сто, хоть сто пятьдесят, хоть двести. Ровно. Мы приходили туда поглазеть, пари заключали.

И магазин «Кофе» на Кировской[41]. Он пах на всю улицу. Кофе насыпали в пергаментные кулечки, на которых было приведено несколько рецептов приготовления.

И очередь, самая интеллигентная в Москве.

— Молодой человек, не подскажите ли, я отсюда не вижу, что там в четвертой строке?

— Иомен! Иоменский кофе.

— Йеменский? Не пил. Как его готовить?

— Он мягкий и чуть сластит. Я подсыпаю его в арабику десять процентов, но не сразу, а когда арабика закипать начинает.

Вступает третий:

— А я мешаю пол на пол с харари. Рекомендую попробовать.

В другой раз. Стоит очередь. Влетает очень типичная тетка, с двумя полными сетками, по-деловому озирается, готовая урвать, если так не дают, видит очередь:

— Здесь что, растворимый дают?

Очередь окатывает ее презрительными взглядами:

— Здесь растворимый не пьют.

В другой очереди:

— Мне один сослуживец сказал и рекомендовал варить кофе не в воде, а в кофейном бульоне. Берется несколько зерен, прямо немолотых, и варится на них бульон, десять минут после закипания. А уж на нем, на этом бульоне…

— Ваш сослуживец слышал и вам рассказал о старинном, весьма аристократичном рецепте заварки. Но, уверяю вас, тут вкралась маленькая, но весьма существенная ошибка. Бульон варится не только на цельных, а не размолотых зернах, но и на нежареных, на сырых, зеленых.

— А где же эти зеленые взять?

— Так вон же подойдите, посмотрите, я очередь постерегу, вон в том лотке.

— А я не каждый раз, но на третий приблизительно раз беру сырые, зеленые. Люблю их сам жарить.

— Кто же этого не любит. Это я картошку жарить не люблю, а с кофе я чуть ли не каждый раз экспериментирую. То немного не дожарю, тут кофе как бы масляный получается, то смешиваю…

АСПИРАНТУРА

Общежитие

Студенческая пора — лучшая в жизни. Особенно если в Москве. Особенно если в МГУ. Но не лично для меня. Я поздний какой-то, у меня все с запозданием. В МГУ поступил в 25 лет, в этом возрасте многие не только уже закончили университет, но и диссертацию защитили.

Для меня лучшее время жизни, когда (когда папа был с нами!..) я в аспирантуру поступил. Студентам надо ведь не только пить-гулять, но и к семинарам готовиться, у меня проколов быть не могло, хотя были, сессии…

Настоящая студенческая вольница наступила именно в аспирантуре. Все сдано, в социальном смысле меня от всяких невзгод Меськов прикрывал, кроме всех остальных в три наката, да и я сам с соломкой жил-ходил, старался быть осторожным.

О диссертации я не слишком беспокоился. У меня к самому началу уже штук пять, а то шесть статей или вышли уже, или сданы были. Если бы через год что-то произошло, не могу придумать что, и нужно было бы тему менять, я бы и за два года написал. Страха не было.

И, пожалуй, самое главное: мне дали комнату в общежитии.

Зона «В», 964-левая. Комнатка, как все в главном корпусе, крохотная, метров шесть, но наша, и, можно сказать, бесплатная. Туалет, душ, умывальник — все общее с единственным соседом по блоку.

Этот сосед Дебир Дебирович Дебиров — лакец, из Дагестана, очень уморительный парень. Я о нем много смешного рассказываю, но мало кто верит, что имя не я сам нарочно для него придумал. Тогда пусть наоборот будет.

Имя Дебирова нормальное, реальное, не я придумал. А вы сами придумывайте смешные истории про него.

Студентов в главном здании к тому времени мало жило, на Ломоносовском почти все, а тут аспиранты. И большинство приезжих, студентами они были в других вузах. Народ с Кавказа, из республик Средней Азии. Я с ними мало общался. В холлах велись приватные марксистские разговоры. Я уже отвык от этого, взрослые люди с акцентом убеждали один другого, что лучше, правильнее понимают марксизм. Иногда спрашивали меня, если я мимо них проходил. Я плохо им отвечал. Боялся. Иногда грубил, пытался острить, но ускользал от того, чтобы словами сказать, что я действительно об этом думаю.

Раз подошел один:

— Валерий! О тебе все говорят, что очень умный и все знаешь, мы тут полдня спорили, подскажи, как правильно. У Марата Зигмантуй-лина тема: «Значение и необходимость интернационального воспитания». У него два года аспирантуры уже кончились, третий пошел, он никак понять не может, есть в русском языке разница между словами «значение» и «необходимость» или это одно и то же.

Конечно, без труда можно было ответить по-нормальному, даже идиотам этим стало бы понятно.

Вместо этого я сказал, что у одного из крупнейших в мире логиков-семантиков нашего времени Рудольфа Карнапа есть книга, и она переведена на русский язык: «Значение и необходимость».

О-о-о! Как они обрадовались и благодарили.

А ведь им всем вместе, включая профессоров, и первой