Ё-моё! - Гарри Яковлевич Бардин

Волка энд Красную Шапочку». Фильм был показан почти в финале.

Зритель до этого посмотрел мои довольно мрачные фильмы — и вдруг возник радостный финал с антивоенной колонной.

У меня потекли слезы из глаз. Я посмотрел в зал и увидел, что многие утирали слезы. Это были мои зрители. Я вспомнил цитату из фильма Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника»: «Счастье — когда тебя понимают!» Я был счастлив.

«Серый Волк энд Красная Шапочка» был последним фильмом, снятым на киностудии «Союзмультфильм». Я решил покинуть киностудию, где проработал пятнадцать лет.

Пришел в отдел кадров, написал заявление и услышал от начальника отдела кадров неожиданную фразу:

— Куда вы, Гарри Яковлевич? Мы вас так любим!

Но меня не остановила любовь начальника отдела кадров.

Я прикрыл аккуратно дверь киностудии и ушел в никуда. Начиналась новая жизнь.

Новая жизнь

Я решил создать свою киностудию. Идея казалась довольно дерзкой, потому что у меня не было для ее создания ничего. Ни денег, ни помещения, ни аппаратуры. Только желание.

Но у меня были друзья. Со мной ушли все, кто снимал фильм «Серый Волк энд Красная Шапочка». Назову поименно. Аркадий Мелик-Саркисян, Ирина Собинова-Кассиль, Лидия Маятникова, Наталья Федосова, Валерий Струков.

Они поверили в меня, а я верил в себя. Верил без всякого на то основания. Да, в создании фильмов преуспел, но киностудию на пустом месте никогда не создавал.

Время было такое, что казалось, будто все возможно. Казалось, что мы, как лягушки, станем шевелить лапками, взобьем молоко и выберемся на поверхность по твердому маслу.

Я начал с поиска помещения. Почему-то нам приглянулся Краснопреснен­ский район Москвы.

Отправился на прием к руководителю этого района Александру Краснову.

Он меня принял, расспросил подробно о том, что мне нужно, и пожелал удачи в поиске.

— Когда найдете нежилое помещение, сразу ко мне. А я оформлю.

И мы стали искать в этом районе нужное нам помещение.

Прежде мне пытался помочь Ролан Быков, потом Марк Рудинштейн, но дело ничем не кончилось.

Я понял, что надо рассчитывать только на себя.

Так вот, мы искали и находили вполне приемлемые помещения. С их адресами я приходил к «демократу» Краснову. Он просил меня зайти через неделю. Когда я заходил через неделю, найденное нами помещение оказывалось уже или купленным, или отданным в аренду. И я вдруг понял, что Краснов использовал меня и мою группу как агентов по недвижимости. Компьютеры еще были не в ходу, а мы бесплатно создавали для Краснова базу данных. Разочарование…

Тогда мы поумерили аппетиты и стали искать помещение на окраине Москвы. И нашли.

Будущая киностудия оказалась бывшей фотолабораторией. Неприкаянная одноэтажная пристройка на Открытом шоссе. Но и ее пришлось выбивать с боем.

В помещении уже давно ничего не было, кроме крыс и тараканов, но заполучить 523 квадратных метра хотел не только я.

Я составил список из тридцати на ту пору международных призов, полученных мною, и сел под дверью кабинета Юрия Лужкова — мэра Москвы.

Три дня просидел под дверью. Уже подружился с его охраной, уже Юрий Михайлович стал узнавать меня и, пробегая мимо, бросал на ходу: «На аукцион! На аукцион!»

Ну какой аукцион?! У нас не было денег. Мы сидели на шеях наших небогатых родственников.

По истечении третьего дня мое терпение лопнуло. До этого я просил через помощников мэра уделить мне десять минут, пять минут… Теперь же решил никого не спрашивать.

Академика Велихова, который собирался войти в кабинет Лужкова, я попридержал и вошел сам со списком моих международных призов.

Хотелось рассказать мэру обстоятельно, что я являюсь не только гражданином России, но и достоянием Москвы. Но этого у меня не получилось. Мы орали друг на друга. Лужков требовал, чтобы я закрыл дверь с той стороны, а я знакомил его с новыми оборотами матерщины, которой сам от себя не ожидал. Велихов переводил взгляд с одного на другого. Для академика такой диспут был внове.

Наконец, я исчерпал мои знания обсценной лексики и вышел из кабинета.

Вслед за мной выскочил помощник мэра и закричал секретарше:

— Соедини с Котовой! Срочно!

Когда помощник во второй раз вышел из кабинета Лужкова, я пригласил его совместно покурить.

Мы уединились. Я попросил его дословно повторить разговор с Котовой — председателем Комитета по управлению городским имуществом Москвы. Помощник озвучил следующее:

— Лена! У меня тут Бардин! Ну такой режиссер! Орет на меня! Ему надо помочь! Он — нищий!

А я-то, дурак, приперся к мэру со списком моих призов!

Оказалось, главное мое достоинство — нищета!

Прошло много лет, но нищета — по-прежнему мое главное достоинство.

У меня есть студия!

Распоряжение вышло, и я получил в аренду то помещение, которое получило название: киностудия «Стайер». Почему «Стайер»? Потому что предполагался бег на длинную дистанцию. Название мы оправдали.

Киностудия существует уже тридцать три года.

В отличие от Ильи Муромца, мы эти долгие годы не сидели на печи.

Кстати, для меня нераскрытой загадкой так и осталась история Ильи Муромца. Тридцать три года на печи без подгузников! Как у него только ноги не атрофировались!

Мы не собирались отлеживаться. Все включились в работу по отмыванию и отскабливанию заброшенного помещения. В советские времена люди тащили с заводов и фабрик то, что производили, — мои же коллеги всё тащили из дому, чтобы обустроить будущую киностудию.

Узнав о таком бедственном положении, одна юридическая контора выделила мне деньги на ремонт киностудии. Ремонт начался со столовой.

Я хотел, чтобы для моих коллег сама студия была притягательна своим уютом, комфортом. И едой! Пусть тот, кто сказал, что художник должен быть голодным, сам сдохнет от голода. На студии появился повар. Валдайский колокольчик в 14:30 звенел, созывая всех на обед.

Мы создавали правила, которым через некоторое время предстояло стать традицией.

Я добился в Госкино передачи прав «Стайеру» на мои фильмы. К сожалению, не на все.

Заключил договоры на дистрибуцию картин в России и за рубежом. Тоненький ручеек денег стал поступать на счет «Стайера».

Мы взяли в аренду камеры и начали снимать входившую в моду рекламу. Мы не отказывались ни от какой работы.

С коллегами было просто. Платил всем одинаково, считая всех равноодаренными. Спустя лет десять студийцы потребовали, чтобы я повысил себе зар­плату. На 100 долларов. Я считал, да и сейчас считаю, никому не должно было прийти в голову, что я создал эту студию для собственного