Сергей Снегов - Книга бытия

Я наконец замолчал. Я не был уверен, что Нора поняла все, — но с меня было довольно, что я высказался. Она задумчиво сказала:

— Вы, значит, любите готику… И представить не могла, что вы такой.

Я свел себя с готических высот на социалистическую землю.

— В каком смысле «такой»? Я вас не понял, Нора.

— Ну, как же? Вы преподавали диамат, правда? А диамат — материализм. И вдруг такое восхваление духа, такое преклонение перед божественным. Готика как стремление к заоблачному Богу, греческая архитектура как пребывание богов на земле…

Я смутился (я вовсе не хотел показаться ей религиозным!) и сухо ответил:

— Вы неправильно толкуете мои слова, Нора. Я преклоняюсь перед искусством. Божественное в нем — синоним совершенства, а вовсе не констатация личного присутствия некоего бородатого бога.

Она внимательно посмотрела на меня, не возражая, не споря, не упрекая и не опровергая. Она только сказала:

— Я теперь часто буду ходить мимо кирхи и думать о ее каменной красоте. Я завидую, что вы слушали в ней какого-то музыканта. А вы не знаете: орган сохранился?

— Думаю, его уже нет — здесь давно не проходят богослужения. — Мы пошли на Молдаванку. — Почему вы позавидовали мне, Нора? Вы любите музыку?

— Не знаю. Мне нравится слушать оркестр в парке. Я два раза была в опере — нас водила туда учительница. Было очень хорошо. Но настоящей музыки я не знаю. Одну меня мама не пускает, а никто из знакомых на концерты не ходит. А вы ходите?

— Стараюсь. Скоро к нам приезжает известный скрипач Мирон Полякин — непременно пойду. Хотите со мной?

Она посмотрела на меня с благодарностью.

— Спасибо! Только предупредите заранее, чтобы я успела приготовиться.

— А чего готовиться, Нора? Причесаться и одеться — вот и все.

Она засмеялась.

— Вы мужчина, вам не понять женских забот. Когда мама наконец примирилась, что я пойду в актрисы, она стала шить мне парадное платье. Но она очень медленно это делает — нужно ее поторопить, чтобы успела к концерту.

— За неделю предупрежу — этого хватит? Нора, можно задать вам один щекотливый вопрос?

Она нахмурилась.

— Наверное, почему я взяла имя Нора? Все об этом спрашивают. Захотела — и взяла. Что здесь особенного? В Одессу приезжал Виктор Петипа со своей труппой. Они играли всякие пустяки… Но был и серьезный спектакль. «Кукольный дом» — знаете Ибсена? Мне очень понравилась Нора. Я потом видела эту пьесу в нашем русском театре. Нора звучит красивей, чем Анна. Вот и все. У вас есть возражения?

— Никаких. Еще один вопрос. Как вы надумали идти в актрисы?

— Проще простого. Надумала — и все. Еще в школе пошла в наш театр, поговорила с артистом Алексеем Петровичем Харламовым. Вы о нем слышали?

— Я с ним даже знаком. Что он вам сказал?

— Посоветовал для начала попрактиковаться в студии при Доме культуры — там скоро начнутся репетиции «Коварства и любви». В пьесе четыре женских роли. Три из них я могу играть.

— Вы мне говорили — леди Мильфорд, ее камеристку Софи или несчастную Луизу. Скажите, Нора, а вам не хотелось бы сыграть Фердинанда? Было бы очень эффектно! В Ленинграде я видел в этой роли Юрьева. Конечно, Юрий Михайлович очень хороший актер, но для Фердинанда все же староват.

Нора или не поняла моей иронии, или пренебрегла ею. Она ответила очень серьезно:

— Мужчин я играть не буду. Может быть, мальчишку… Но у Шиллера нет мальчишеских ролей.

Мы пересекли Портофранковскую, за ней — Манежную, Садиковскую, Южную, Мастерскую, подошли к Конному базару. Нора молчала, я тоже. Потом осторожно заговорил:

— Еще один вопрос, Нора. И тоже о театре. Тося говорила, что из-за своих планов вы поссорились с другом. Еще не помирились?

Нора улыбнулась. У нее была хорошая улыбка — добрая.

— Помиримся! Он уже приходил просить прощения — его испугала моя голодовка. Но я хотела его покрепче помучить. Он хороший мальчик, Вова.

— Он согласится с тем, что вы станете актрисой?

— А куда он денется? Он же любит меня. И я его люблю. Он был лучше всех в школе — на других девочек и не смотрел. На выпускном вечере мы твердо решили пожениться, пошли в учительскую и поцеловались. Он сказал, что этот поцелуй будет залогом верности на всю его жизнь. Я тоже пообещала быть ему верной.

— А недавно прогнали за то, что ему не нравится жена актриса! И отказались выйти за него замуж, так говорила Тося. Не такая уж она и крепкая, ваша верность.

Нора нахмурилась.

— Очень крепкая! Я же не перестала его любить. И он пусть меня любит. Но мешать мне уйти в театр он не должен. Я не разрешу ему мной командовать.

У Конного базара, на котором давно не было коней — только немногочисленные старушки с морковкой и помидорами, Нора вдруг остановилась.

— Мы забрались слишком далеко — вам надо возвращаться. Так мы до самого моего дома дойдем.

— Ну, раз уж мы сюда забрели — пошли до конца. Мы миновали пустые ряды. Нора сказала:

— Вы спрашивали меня о моем друге. Разрешите и мне задать нескромный вопрос. Почему вы с женой живете в разных городах — она в Ленинграде, а вы в Одессе? Тося не говорила, что вы разошлись.

Вопрос был простой, но ответить на него было сложно — слишком о многом пришлось бы рассказывать. Порой мне казалось, что я и сам не знаю всей правды. Я понимал одно: мы — Фира и я — вовсе не хотели расходиться. Нас связывала не только любовь, но и ребенок. Фира не говорила мне, как сказала через пятнадцать лет другая женщина: «Ты очень средний муж, хороший любовник и отличный отец». Но, еще не высказанная и не понятая, эта истина уже существовала: похоже, я тосковал по дочери больше, чем по жене.

Пришлось отвечать туманно:

— Так уж получилось, Нора. Во всяком случае мы с женой не собираемся расходиться.

— Тося так и говорит. Она знает, что вокруг вас было много хороших девушек, но вы ни с кем не встречались наедине. Я думаю как Тося, — неожиданно добавила Нора. — Мне кажется, вы не станете обманывать свою жену.

— Очень рад, что вам так кажется, — буркнул я. — Польщен вашей верой. Но вы не считаете, что мы завели очень странный разговор?

— Почему странный? Самый нормальный. Вы же меня спрашивали о Вове — значит, я могу спросить о вашей жене. А вот здесь я живу. Раскидайловская, 45 — запомните.

Это был типичный мещанский домик — такими заканчивались все улицы Молдаванки. Двухэтажный фасад, внутренний садик, вокруг которого тянулось одноэтажное жилье. Здесь начинались дальние городские окраины — Слободка-Романовка и Бугаевка. Где-то в Бугаевке жил Норин жених…