Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии

Деваться нам было некуда. Справа — продольная канава, полная снега; увязнешь в ней, забарахтаешься — и пропал. Слева — длинный дощатый высокий забор фабрики. Назад — просто и в голову не пришло, да и спешили мы очень. Оба мы поняли, что проскочить боковую, перпендикулярную нам дорогу, по которой неслись эти два головореза, нам не успеть. Мы замедлили наш бег, как‑то машинально соображая — пусть они вынесутся с боковой дороги и сделают крутой поворот на нас, чем со всего маху ударят нам в правый фланг, и… приготовились к бою. А оружие у нас было. Мы все это революционное время носили под куртками куски гибкого каната не очень тонкой медной проволоки, примерно с мизинец толщиной и с полметра длиной. Мы быстро высвободили их из‑под курток и намотали на правые руки так, что при сильном взмахе канат разматывался, оставаясь на руке, на ременной петле одного конца, и если попадал, то уж бил наповал. А защищаться тогда приходилось часто.

«Красно…ые» (как мы их звали) вылетели справа и, описав кривую, очутились перед нами с поднятыми грязными кулаками и со злыми, решительными мордами. Я почувствовал, как моя медянка, как змея размотавшись от приготовленного прицельного взмаха, плотно легла по подбородку и правому уху этого отпрыска какого‑то красноармейца. У Мити получилось лучше. Атакующий его от удара упал сразу навзничь. Со своим я еще столкнулся. Мы оба упали в разные стороны. Быстро подскочив, я устроился к Мите, который готовился к другому взмаху. Однако, окинув «поле боя» взглядом, мы поспешили дальше. Тот, который налетел на меня, сидел в снегу, уткнув голову в колени, и как‑то хлюпал. Митин лежал у канавы, закрыв физиономию руками; сквозь пальцы видна была кровь.

Пробежав с полквартала, мы оглянулись. Оба наших врага уже стояли, видно, рассматривали свои знаки препинания, которые, наверное, помнят и до сих пор… Если живы.

Прибежав в Николаевскую больницу, которая находилась на сравнительно большой площади среди большого парка, на самой границе, мы застали там картину, которая и до сих пор не забыта. Первое, что нас встретило, когда мы плавно подскользили к главному подъезду, это сплошной стон, чередующийся с криками страдающих от боли людей. У подъезда стояло больше десяти или двенадцати разных ти–пов повозок, военных санитарных двуколок на рессорах, просто полевых двуколок, четырехколесных армейских повозок, гражданских, казачьих, станичных. На них было умощено сено, лежали с чем‑то мешки, овчинные тулупы. Из‑под тулупов вытаскивали раненых стонущих добровольцев с погонами разных цветов, включая и золотые. Несли их через главный вестибюль на носилках санитары в белых халатах, по виду учащаяся молодежь — гимназисты, студенты и девушки. Бегали сестры — разно одетые, но все с косынкам и в белых фартуках с красными крестами на груди.

Несколько вдали, с левой стороны у деревьев были привязаны верховые лошади под седлами. Тут же стояла группа человек 15—16 добровольцев. Бросилось в глаза то, что все они тоже разных частей — разные погоны, разно обмундированы. Около них стояли молодой доктор и пожилая сестра, записывая что‑то в большой блокнот.

Несколько минут позже мы нашли Аничку Чубарину. Она, смеясь, сказала, что все наши «бабарихи» здесь, и все очень заняты. Что этот обоз с тяжело раненными и сопровождающая их конная группа, причем все они считаются легко раненными, а доктор за голову хватается, говорит: «Таких легко раненных надо сейчас же на носилки и нести в палату, а они верхами прибыли и согласны только на перевязки». Вот они там и спорят.

Опять смеясь, просила дома передать, что всех наших «женихов» видала вчера и позавчера в разных частях. Кое‑кто слегка поцарапан так, что до свадьбы заживет. Просила передать всем привет, не беспокоиться и обещала забежать с нашими домой. Улыбнулась своей милой улыбкой и поспешила к раненым.

Увидел я ее уже только через три месяца, когда она приехала к нам с братом, вернувшись из Ледяного похода, будучи раненной. Аня была самая жизнерадостная, веселая, энергичная и… самая красивая из наших «бабарих». Я всегда старался быть около нее, слушать, как она говорила, как играла на пианино, как тихо, но приятно пела, старался услужить ей. Все это не ускользнуло от внимания домашних. Наши и она с ними шутили, говоря: «Жаль, что Борька не дорос, а то, пожалуй, завелась бы третья пара «жених и невеста».

Потолкались по коридорам больницы, в которой чувствовалась напряженная занятость персонала и стоял удушливый запах йодоформа, карболки и еще чего‑то приторного, тошнотворного, бьющего в нос. А главное — стоны, стоны незабываемые. В одной палате сестра и какая‑то очень молодая женщина держали раненого, а он рвался из их рук на постели и кричал: «Довольно! Хватит! Пустите, да пустите же меня!» Мы посторонились. По коридору несли на носилках раненого, а сзади, обняв двух гимназисток за шеи, прыгал на одной ноге очень молодой поручик. В двери других палат были видны перевязанные головы, лежащие под одеялами тела, сидящие по два, по три с руками на перевязях, с забинтованными ногами, некоторые с палками в руках. Между кроватями сновали девичьи фигурки в косынках, просто в белых халатах. Что‑то приносили, что‑то уносили, кого‑то поили, кого‑то кормили, переодевали, тут же перевязывали. В другой палате, крайней у выхода, мы сквозь застекленную дверь присмотрелись к раненому, у которого обе руки были наглухо забинтованы. Потом уже мы с Митей гадали, как же он, бедный, обходится без рук — ни закурить, ни есть, ни одеться, ни раздеться, и вообще ничем сам себе помочь не может.

Уже выходя через боковой выход, я заметил Веру Она пересекла коридор слева от нас с тазом в руках. Выйдя на воздух, мы оба почувствовали большую разницу атмосферы там и тут и еще раз пожалели наших бедных раненых, не преминув ругнуть кого следует и пообещать «еще показать им».

После «военного совета» решили двинуться на другой «фронт» — за Балабановской рощей, откуда были слышны, правда, очень далекие, но редкие выстрелы. Было уже после полудня, хотелось есть. Но ведь «нашим там тяжелее. Мы домой вернемся, а они — Бог весть». Надели коньки и через боковые ворота, что выходили в степь, покатили, пересекая площадь, мимо кладбища. Пересекли дорогу перед Балабановской рощей, что вела на окраинах Нахичевани на Кизитеринку, дальше — на Аксай и влево — на станицу Александровскую

Сейчас вот вспомнил: выкатившись с территории Николаевской больницы, мы увидели у боковых ворот в ряд стоявшие повозки, двуколки. Вдоль кирпичного высокого забора был навес — частью дощатый, частью брезентовый. Под ним стояли лошади, покрытые попонами, старыми одеялами, бурками, жевали в торбах свой паек. На сложенных кирпичах что‑то варилось в котле. Ходили казаки, солдаты в серых шинелях с погонами. Это была часть обоза, на котором вывозили раненых 9 февраля. Часть раненых осталась в больнице под присмотром местного персонала… на съедение троглодитам XX века. Я видел только часть того, что с ними сделали. Ну, об этом как‑нибудь в другой раз.