Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

Я досадовал на пауков и, жалея толстопузых крестовиков, думал: ведь издохнут же раньше, чем запутается в их сетях хоть какой-нибудь шальной мотылек.　

Бывало, что я искусственно кормил пауков. Поймаю муху и подброшу ее так, чтобы коснулась она паутины. Отчаянно жужжа, муха запутывалась в клейкой сетке, а я с удовольствием наблюдал, как проворно набрасывался и опутывал ее паук.　

…От скуки и одиночества в голову лезли нелепые мысли. Нервно вышагивая, от безделья меряя углы, я подумал:　

— Кто же я? Паук или муха?　

Я совсем запутался. Не тот ли я паук, что ждет в свои сети темных невежественных женщин? Не муха ли я, которую изо дня в день опутывает своей клейкой паутиной Ольга Ивановна?　

Кстати, вечером она снова навестила меня. С нею была Ангелина, бодрая старушка — монахиня. Она заявила, что отныне берет на себя все заботы о моем благоденствии.　

Стемнело. В сторожку кто-то тихо постучал. Я открыл дверь и увидел на пороге Антонину Федоровну.　

— Ох, батюшка! — запричитала она глухим шепотком. — Страшное задумала над вами бандитка.　

— Зря вы так говорите, — решил я пресечь сплетню, — не знаю, чем она может мне повредить?　

— Может, ой, как может! — горячо заговорила владелица собственного дома. — Она пустила сплетню по селу, будто я вас в мужья заманиваю. Простите, не хотела вам того говорить, но вижу, что Ангелину к вам приставила. Значит, готовится рассчитаться с вами: сплетней, клеветой она задушит вас так же, как отца Тимофея…　

— Глупости вы говорите. Уходите, — рассердился я, хотя в душе больше верил Антонине Федоровне, чем лицемерной и жестокой Ольге Ивановне.　

— Бог с вами! Я только упредить хотела, — пятясь, пробормотала Антонина Федоровна.　

Когда она ушла, я долго не мог уснуть. Как гадко жить среди лицемеров, носящих маску святости! Уехать бы куда-нибудь! Но куда? Ведь на другом месте будет то же. Я-то уж знаю!　

Часу в десятом утра к сторожке лихо подкатила «Победа». Из нее вышел высокий полнощекий мужчина лет сорока с курчавой русой бородкой и вьющимися кудрями, остриженными не длинно и не коротко — вровень с ухом. На госте был отличный кремовой шерсти костюм, шляпа из рисовой соломки и шелковая косоворотка под пиджаком. Поверх пиджака на груди матово блестел серебряный крест величиной чуть побольше ладони.　

То был отец Николай. Некогда блестящий и преуспевающий богослов по должности и артист по натуре, он был инспектором духовных заведений патриархии. За какие-то грехи интимного свойства был отправлен на периферию. Говорили, что в этом повинна была зависть митрофорных старичков, решивших не пустить молодого повесу к сану митрополита. При епископе отец Николай содержался в должности, средней между богословом и ревизором.　

Обласканный щедротами сановитых, молодой богослов со всеми держался свысока. Рассказывали, однако, что в «своем» кругу, среди таких же преуспевающих　бездельников, он слыл остроумнейшим и веселым кутилой.　

Войдя в комнату, отец Николай поморщился. Бедность вызывала у него острый приступ мигрени, говаривал он друзьям.　

Присев на край стула, он заметил на столе несколько исписанных мною листков и набросился на них, как коршун:　

— Сочиняете?　

В голосе отца Николая — неприкрытая насмешка. К счастью, в руках у него оказался не дневник, а начало неоконченной проповеди, которую я, как ни старался, не мог дописать.　

Пробежав глазами по тексту, отец Николай внезапно переменил тон на более доброжелательный.　

— Проповедь пишете? Это хорошо! Скажите-ка! И тему вы трудную избрали.　

И кокетливо грассируя голосом, — у него был весьма приятный баритон, — прочитал нараспев стихи из евангелия:　

«Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое…»　

— Весьма похвальны старания ваши, отец Константин. Что же следует дальше? Где толкование священного писания? Где мораль, которую должны усвоить прихожане?　

Я признался в том, что никак не могу найти подходящее толкование. Найдя в моем ответе удобный предлог для придирки, отец Николай стал поучать, рисуясь своими познаниями в богословии.　

— Вижу, что взяли вы ношу непосильную. Образование-то у вас какое? Семинария? Чать, позабыли все, чему учили вас? А другие в вашем сане являют большое прилежание к слову господа и угодников его. Они частенько испрашивают благословения у владыки на чтение проповедей и с благодарностью принимают высочайшие его указания. Вы же, отец Константин, живете в норе своей, как сурок, не прилагая к службе ни малейшего рвения. Видимо, правду о вас владыке писали?　

Обо мне писали? Ага, значит, Ольга Ивановна не упустила случая нажаловаться, очернить меня перед епископом. Вот почему у ревизора такой строгий тон? Выходило, что не воровку наказывать, а меня усмирять　приехал отец Николай. Со слов его получалось, будто только мое нерадение к службе приводит к тому, что скудеет приход и теряет он прихожан.　

Я попытался направить мысли отца Николая на преступные действия церковного старосты, но он и слушать меня не захотел.　

— Э-э, бросьте, отец Константин! — сказал он, досадливо морщась. — Мышиную возню поднимаете вы тут с ктитором. Поймите, у Ольги Ивановны к вере больше цепкости, чем у вас. Пока она здесь — храм держится, а оставь вас, честного, тут вы через неделю верующих разгоните.　

— Потому и цепка, — не сдавался я, — что второй дом на храмовые деньги собирается строить.　

— От сего православная церковь не оскудеет. Зато кормящийся за нее живот свой положит. Вы же не имеете того усердия в вере. А думать надобно сейчас о том, как веру укреплять…　

И отец Николай стал откровенно поучать методам, коими необходимо воздействовать на прихожан во имя укрепления православной веры. Между прочим, рассказал такой случай.　

— Собираясь к вам, я посидел на станции с полчаса в ожидании свободного такси. Рядом сидел средних лет весьма простодушного вида человек. Все поглядывал он на меня, силясь заговорить.　

Любезной улыбкой я помог ему начать разговор.　

— Не стыдно ли вам обманывать людей? — задал собеседник вопрос в упор.　

— А на чем, собственно, основано это ваше заявление?　

— Ну, как же! Забиваете вы голову людям верой в загробную жизнь, существование духа. А все это является чистейшим вымыслом!　

— Позвольте, я вам докажу обратное. У вас наверное был товарищ, который погиб на фронте?　

— Ну, как же. И не один. А что?　

— Вы уверены, что он умер, то есть перестал существовать?　

— Конечно. Я сам его похоронил.　

— Вы похоронили тело товарища. Но твердо ли вы верите в то, что его не существует не только физически, но и духовно?

— Безусловно, верю.　

— Чем же вы тогда объясните, что вы и родные вашего друга неустанно помнят о нем, что он является им в сновидениях? Что иное,