Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Мастерс, в Женеве – будущий нарком здравоохранения Николай Семашко. В Мюнхен для этого послали целую делегацию – жену Зиновьева Сарру Равич и армянских большевиков Константина Заряна и Армена Бекзадяна (их Литвинов знал по операции с «Зорой»). В Нью-Йорк отправился Александр Богданов с неизвестной спутницей.

План был весьма хитроумным и не предусматривал одного – что о нем во всех подробностях знал Житомирский, которому был доверен размен купюр в Берлине. Агентам охранки поручили «вести» всех будущих участников операции, в первую очередь Литвинова. Позже Гартинг доносил в Петербург: «Несмотря на самые тщательные меры со стороны агентуры, представлялось крайне затруднительным уследить за Валлахом, отличающимся крайней конспиративностью, к тому же самые близкие к нему люди не были точно осведомлены о его планах, так как он их ежедневно менял и никого в детали не посвящал, к тому же место хранения этих денег, несмотря на близость к Валлаху, не представлялось возможным установить»[134]. Тогда Гартинг обратился за помощью к русскому послу в Париже, который направил официальный запрос префекту об аресте соучастника ограбления. Однако тот решил сперва установить слежку у его дома, которую многоопытный Литвинов тут же заметил – позже он даже утверждал, скорее всего в шутку, что обнаружил шпика у себя под кроватью. Наскоро собравшись, он вышел через черный ход и укрылся в другом районе Парижа, то же сделала и Ямпольская.

Они решили покинуть город и вечером 4 января приехали на вокзал Гар-дю-Нор, чтобы добраться до побережья и уплыть в Англию. Однако на всех парижских вокзалах с утра дежурили полицейские с фотографиями беглецов, и их тут же арестовали. Литвинова отвезли в тюрьму Санте, а Ямпольскую – в Сен-Лазар, куда обычно отправляли женщин. На следующее утро французские газеты вышли с громкими заголовками, вскоре перепечатанными многими мировыми СМИ. Например, «Нью-Йорк таймс», переврав все, что можно, писала: «Русские студенты, мужчина и женщина, арестованы в Париже по подозрению во многих политических преступлениях, включая ограбление банка в Тифлисе. Они жили в Латинском квартале, и их квартира использовалась для собраний революционеров. Полиция предполагает, что задержанные могут быть причастны к нескольким убийствам»[135].

Торжествующий Гартинг доносил в Петербург: «Из частных бесед мне известно, что премьер-министр Клемансо в данное время в принципе ничего не будет иметь против экстрадиции Валлаха. Судебный следователь, ведущий это дело, с приятелем которого я имел случай говорить, вполне расположен к России и готов сделать все возможное»[136]. Премьер, твердо настроенный на союз с Россией, и правда был готов пойти ей навстречу и выдать арестованного, но нашлись и те, кто выступил против. Министр юстиции, видный политик Аристид Бриан, указал, что невозможно доказать как причастность Литвинова к ограблению банка, так и его намерение разменять злополучные купюры. Правда, к тому времени все остальные участники размена тоже были арестованы по наводке Житомирского; спутница Богданова, по сообщению той же «Нью-Йорк таймс», пыталась при этом проглотить злополучные купюры, но подавилась.

Однако их связь с Литвиновым тоже никто не мог доказать. Важно и то, что во время скитаний по Парижу Литвинов и его спутница смогли избавиться от большей части компрометирующих их банкнот, оставив лишь четыре – чтобы не умереть с голоду в Англии.

Гартинг, явно приунывший, 16 января доносил начальству: «Что касается арестованного в Париже Меера Валлаха, то представителем министерства внутренних дел сообщены были все сведения о нем французскому правительству, которое, однако, вопреки энергичной деятельности парижской полиции, признало для себя целесообразным сделать распоряжение об освобождении Валлаха из-под стражи»[137]. А тут еще 19 января лидер левых социалистов Жан Жорес обратился в газете «Юманите» к правительству с требованием немедленно освободить обоих арестованных. Нелюбовь к царскому правительству и сочувствие к революционерам были широко распространены во французском обществе, и власти пришлось это учитывать. Уже 21 января чиновники префектуры привезли в тюрьмы Санте и Сен-Лазар распоряжение об освобождении месье Литвинова и мадемуазель Ямпольской и их высылке из Франции.

Литвинов удивился, узнав, что его подруга (некоторые авторы даже называют ее гражданской женой), не посоветовавшись с ним, пожелала выехать в Бельгию. На этом их роман завершился, а уже через год Фанни-Фрида вернулась в Россию. Там она переводила медицинскую литературу, а после революции работала в Ленинграде глазным врачом. Замуж она так и не вышла и жила с семьей своей сестры Ревекки Шницер. Ее дальнейшая судьба неизвестна, но дотошные краеведы нашли в Нижнем Новгороде могилу некоей Фриды Юльевны Ямпольской (1893–1973). Возможно, это редкое сочетание имени и фамилии относилось именно к спутнице Литвинова, но ее дата рождения отличается от подлинной на 12 лет, и речь может идти о простом совпадении.

Что касается самого Литвинова, то он при освобождении заявил, что хочет выехать в Англию, но не может, поскольку не имеет денег на дорогу и должен их заработать. Французский закон предусматривал такую возможность, но у желания была и другая причина. У нашего героя отсутствовали документы на фамилию Литвинов, которую он назвал при аресте, а поддельный паспорт он выбросил вместе с деньгами или оставил в руках полиции. Ему требовалось добыть не только деньги, но и новые документы, иначе на английском берегу его вполне могла ждать высылка обратно. По словам З. Шейниса, «Литвинов устроился на работу в сапожную мастерскую, две недели чинил туфли и ботинки парижанам, заработал кое-какую сумму и даже успел сделать себе в частной клинике небольшую хирургическую операцию»[138]. Попутно он сумел раздобыть – возможно, у своего жившего в Германии брата – тот самый паспорт на имя Давида Финкельштейна, с которым 3 февраля 1908 года сошел на берег в Дувре.

Почему он решил отправиться именно в Англию? Из тех стран, с которыми он был знаком, Франция и Германия были для него закрыты, как, естественно, и Россия. Конечно, оставалась Швейцария, где после подавления революции обосновалась большая русская колония. Литвинов мог вернуться к прежней жизни революционера в изгнании, но ему до смерти надоели мелкие эмигрантские дрязги и вечные споры на темы «что делать» и «кто виноват». Он привык к активности, невозможной в маленькой стране, где эмигранты были изолированы от местного общества. В Англии все было иначе – приезжие там могли добиться успеха независимо от происхождения. Ему было уже за тридцать, он не имел ни дома, ни семьи, ни работы, и Англия казалась лучшим местом, чтобы начать жизнь сначала.

Нечто подобное случилось и с его товарищем (но не другом) Красиным. В марте он был арестован в Финляндии,