«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

все, что он постепенно теряет, – «волосы, зубы, глаголы, суффиксы»: «здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы». Его новая манера поведения обнажила, как сильно он беспокоился из‑за потенциальной потери «глаголов и суффиксов».

Абсолютная власть над своим родным языком – то, без чего поэт обойтись не может. Бродский владел своим родным языком мастерски, абсолютно, но боялся это потерять.

Тем не менее вы создали для него в Беркширах островок спокойствия.

Мы провели вместе шесть дней, с 21 по 26 июля, в основном за совместной работой то на террасе коттеджа, то на террасе домика, выстроенного на дереве, среди высоких сосен и тсуг. А затем, 27 июля, он отбыл рейсом в 10:40 из Олбани. В один из дней мы сделали перерыв – вместо того чтобы купаться, кататься на лодке и сверять переводы, выбрались в Танглвуд[54] на пикник – послушали великолепный концерт Бостонского симфонического оркестра под управлением Леонарда Бернстайна. Впоследствии Иосиф близко подружился с Бернстайном.

Но почти все время у нас уходило на дотошную, строка за строкой, сверку моих переводов, большую часть которых он дотоле не видел.

Благодаря чему ваше сотрудничество было столь гармоничным?

Я начисто лишен поэтического самолюбия. Я не пытался навязывать свои стихотворные формы строгим ритмам, рифмам и метрическому рисунку Иосифа. И переводил я, ориентируясь не на подстрочник, а на русский оригинал.

Нашел ли он в ваших переводах какие-то ошибки при этой дотошной сверке всех строк?

Мы нашли относительно мало бесспорных ошибок, но обнаружили несколько случаев, когда я прозевал литературные аллюзии или скрытые цитаты и взял неверный тон, не отвечавший его замыслу. В нескольких местах я не уловил его беззлобной иронии.

Не могли бы вы привести какой-нибудь пример?

Вот пример из стихотворения «Одной поэтессе». Я не уловил иронии в строках: «Когда мне вышли от закона „вилы“, я вашим прорицаньем был согрет». Я перевел их так: «But when the Law put me in its disfavor / your bright predictions warmed my battered heart». Когда он указал, что я понял это место неверно, я переделал его так: «And when the Law pitchforked me out of favor, / your dire prognosis cheered me up no end».

А бесспорные ошибки?

Что ж, вот одна из них. Иосиф посмеялся над моим буквальным переводом словосочетания «lʼvinyi zev» – «lion’s jaw», «челюсть льва» – в стихотворении «Фонтан». Как ни странно, это прошло мимо внимания всех русских, проверявших мои переводы, а контексту, казалось бы, не противоречило. Однако Иосиф указал мне, что имел в виду «lion’s maw» – это такой маленький цветок вроде нашего snapdragon.

Он привез вам какие-то новые стихи на перевод или лишь изучил под микроскопом уже завершенные переводы?

У него было два стихотворения, написанных в феврале 1972 года, ему очень хотелось включить их в «Selected Poems». Он знал оба стихотворения наизусть, даже длинное – в нем было семьдесят две строки. Он спросил, есть ли у меня пишущая машинка с кириллическим шрифтом. И напечатал текст «Сретенья» [Nunc dimittis] на моей механической портативной машинке, сидя за столом на террасе. Оба эти стихотворения я раньше не видел. Я сразу же сел переводить это стихотворение, и второе тоже – «Одиссей Телемаку». В «Selected Poems» эти два сильных, пронзительных стихотворения помещены на последних страницах.

С начала осени 1972 года до того момента, когда весной следующего года мы отправили гранки обратно в издательство и возможность вносить новые исправления в мои переводы отпала, у нас была возможность при любом удобном случае советоваться между собой по почте, по телефону или при личных встречах. В те несколько месяцев мы вместе участвовали в поэтических вечерах – их было двадцать или тридцать, если не тридцать с гаком – в кампусах разных колледжей. В середине марта я несколько дней гостил у него в Энн-Арборе. К концу апреля он посмотрел гранки и сказал, что восхищен книгой. И добавил: «Джордж, никто не смог бы сделать эту работу лучше, чем вы».

Пастернак говорил, что идеальный перевод стихов невозможен, а искусный – колоссально труден. Я знал, что, если бы не совместная работа с Иосифом – а он проявлял терпение, эрудицию и чутье, моя задача была бы действительно крайне нелегкой.

В «Selected Poems» примерно полсотни стихотворений. Какие из них больше всего нравились вам лично?

Как минимум двадцать особенно близки мне по нескольким причинам: они особенно пронзительны, в них видны поразительная оригинальность, глубокое понимание истории, религиозное чувство или житейская мудрость.

Перечислю их: «Большая элегия Джону Донну», «Новые стансы к Августе», «По дороге на Скирос», «Отказом от скорбного перечня – жест…», «Дидона и Эней», «Postscriptum», «1 января 1965 года», «Подсвечник», «На Прачечном мосту…», «Первое сентября», «Фонтан», «Почти элегия», «На смерть Т. С. Элиота», «Письмо в бутылке», «Einem alten Architekten in Rom», «Два часа в резервуаре», «Остановка в пустыне», «Прощайте, мадмуазель Вероника», «Post Aetatem Nostram», «Натюрморт», «Сретенье», «Одиссей Телемаку».

Все стихи, включенные в «Selected Poems», написаны в период с 1960 года по март 1972-го. Еще два стихотворения того периода – «Второе Рождество на берегу…», написанное в 1971‑м, и «Письма римскому другу» – в 1972‑м. До их перевода у меня дошли руки лишь позже, оба опубликованы в «A Part of Speech».

У меня есть «Selected Poems» в твердом переплете, издательства «Харпер энд Роу», а также пенгуиновское «Selected Poems». Обе книги вышли в одном и том же году. Зачем понадобилось выпускать два разных издания?

В марте 1972 года Фрэнсис Линдли, вице-президент и старший редактор «Харпер энд Роу» в Нью-Йорке, написала мне и предложила выпустить в США издание в твердом переплете, идентичное британскому «пенгуиновскому» в мягкой обложке. В то время Линдли уже отвечала за подготовку двухтомника Солженицына в «Харпер».

Вы имеете в виду первое издание «Архипелага ГУЛАГ» в США.

Я приветствовал идею Линдли – и Иосиф тоже. «Харпер» выпустила свое издание в январе 1974 года.

В «Харпер энд Роу» сообщили, что им, однако, пришлось указать в качестве года издания 1973‑й – год, когда книга впервые увидела свет, пусть даже по другую сторону Атлантики.

Что ж, «харперовское» издание имело два преимущества над «пенгуиновским», вышедшим в ноябре, несколькими месяцами раньше: в «харперовском» был указатель названий и первых строк стихов, который в «Пенгуин» составили, но в книгу не включили – Никос Стангос, редактор «Пенгуина», возразил, что в других книгах