Нина Барановская - "По дороге в Рай..." ...или Беглые заметки о жизни и творчестве Константина Кинчева...

Кинчев: - Боль больше чувствую...

Корр.: - Боль?! За что?

Кинчев: - Вообще. Ибо боль - самое созидательное чувство человеческое, как мне кажется, потому что человек, не чувствующий боли, находится в полном покое, у него все в порядке. А когда у человека все в порядке, сразу кажется, что что-то здесь не так...

Корр.: - Вы представляете себе, с каким чувством выходят зрители после вашего концерта? И как бы вы хотели влиять на их чувства, на их настроение?

Кинчев: - Выходят удовлетворенными.

Корр.: – А то, что происходит с ними, вас интересует? Что уносят с вашего концерта зрители?

Кинчев: – Если они удовлетворены, значит...

Корр.: – Какое-то мышечное напряжение?

Кинчев: – Мне трудно с вами говорить. Вы не чувствуете рок-н-ролл, понимаете? Концерт – он на то и концерт, чтобы быть в физической связи... Есть и у меня песни, которые надо слушать, и мне кажется, что именно эти песни слушает зал, то есть он притихает...

Корр.: – Так вот, слушая эти песни, какими бы, на ваш взгляд должны становиться слушатели? Или какими бы вам хотелось?

Кинчев: – Красивыми должны быть...

Корр.: – А по тишине не тоскуете еще?

Кинчев: – По тишине?.. Понимаете, тут штука какая... Мы вот в Пскове играли недавно. И нас повезли в Печору, в Печорский монастырь. Вот там как раз тишина, которая умилила. Там у меня слезы на глаза навернулись, настолько красиво... Белочка скачет, солнце светит, купола желтые... Но монахи как нас испугались! Кадилами начали кадить, бесов выгонять. Такие сварливые ходят, ругаются: "Парикмахера на вас нет!" Тишина... Тишина хороша, когда ее немного... Я человек из мира. Так что по тишине я не скучаю. Иногда красиво побыть... Но не больше года... Если я вас правильно понял – о тишине...

Корр.: – А как вы себя представляете лет этак через 10-15?

Кинчев: – Зачем нам об этом говорить? Завтра, может быть, нас перебьют...

Корр.: – Ну, зачем...?

Кинчев: – Может что-то случиться... А так как я представляю все себе достаточно мрачно, то есть не вижу повода для хохмочек, я всегда настраиваюсь на это. А коли я на это настраиваюсь, я не люблю думать, что будет...

"Может что-то случиться..." С этим настроением он и вернулся с гастролей осенью 1987-го. Он рассказывал о Приморье, о поездке в Псков. И до поры в голову не приходило, как печорский инцидент был для него значим. Алисовцы-то только посмеивались, вспоминая, как окуривали их ладаном. А Кинчев...

После возвращения "Алисы" с гастролей мы встретились у Рикошета, Саши Аксенова, лидера "Объекта насмешек". Все было мирно. Разговоры, разговоры...

В какой-то момент Кинчев вдруг встал и вышел. Его долго не было. Заскучавший Рикошет обнаружил его в комнате, используемой под кладовку. Кроме старых вещей, в ней ничего не было. Кинчев лежал на полу, лицом вниз. Думали, что он спит. Стали его трясти, уговаривать лечь на нормальную постель – в квартирах, как всегда в это время в Питере, не топили, было холодно. Он ничего не отвечал. Просто встал и присоединился ко всем.

Заполночь стали расходиться. Вместе с Костей приехал в гости его двоюродный брат Кирилл. Мы вышли на улицу втроем. Она была пустынной. И вдруг показался грузовик. Он проскочил мимо нас. И Костя бросился за ним зачем-то, догнал машину, вцепился в борт. На ходу. Залезть на борт ему не удалось. Его тащило по земле, казалось, еще минута, и он окажется под колесами. Я закричала. За грузовиком погнался Кирилл. Ему удалось догнать грузовик. Он как-то ловко подпрыгнул, повис на Кинчеве и вместе с ним рухнул на землю. А машина покатила своей дорогой... Когда я подбежала к ним, я увидела, что Костя будто не в себе.

- Идите вперед. Не беспокойтесь. Я обещаю – больше ничего не случится.

Мы с Кириллом пошли, стараясь не оглядываться. Но спустя минут пять услышали за спиной голос Кости. Словно надтреснутый, исполненный такой боли, такого отчаяния, что стало страшно:

– Я же там плакал от восторга...Я туда... А они... Кадилом... Как беса...

Мы подошли к нему. В глазах у него были слезы. Он бормотал почти бессвязно, ломая пальцы... Несгибаемый Кинчев, у которого "всегда все хорошо", со слезами на глазах – это было жутко. До озноба...

Может быть, с той поры, веря в Бога, он не любит попов?

Может быть, в ту осень, отмеченную трагическими предчувствиями, он пришел в церковь за поддержкой, надеясь обрести опору? Возможно. А церковь его отринула. И он остался с Господом своим один на один. Без посредников. И тем самым вновь подтвердил приверженность тому древнему, вековечному, что проснулось в его генах на пороге собственного тридцатилетия.

О чем я? Все забываю спросить Костю при случае, слышал ли он что-нибудь о стригольниках. Была такая ересь в XlV веке.

"Новгородцы же в 1370-е годы не ходили на исповедь, а каялись земле".

Епископ Стефан Пермский, как указывает Б.А. Рыбаков, "в своем обличении пишет, что молиться Богу следует "убегая всякого тщеславия и высокоумия", а стригольники, наоборот, стремятся "выситися словесы книжными" и "молитися на распутьях и на ширинах градных".

Ширины градные – это городские площади, обширные, широкие площадки.

Кинчев любит выступать, читай, публично исповедываться, на стадионах, "на ширинах градных", он любит повторять, что "надо чувствовать землю", и поэтому на сцене он часто босиком. Он по неосознанному им самим древнему наитию пришел к "стригольническому отрицанию церкви как посредицы между христианином и его богом" (там же. – Н.Б.).

Не торопитесь, правоверные христиане, называть его за это еретиком и отступником. Я позволю себе еще одну цитату "Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и иступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби слезы твои. Иступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным". Уж автора этого высказывания вряд ли кто осмелится назвать еретиком, язычником или отступником. Ибо автор – Федор Михайлович Достоевский, а произносит сии слова персонаж его романа "Братья Карамазовы" монах старец Зосима. И в "Преступлении и наказании" Соня Мармеладова, призывая Раскольникова к публичному покаянию, просит его во искупление греха поцеловать землю, которую он осквернил убийством.

Помню, как однажды позвонила мне Лариса Мельникова – человек в питерском рок–клубе известный, театральный критик, много сил и энергии отдавшая рок-движению в нашем отечестве. Она для кого-то из своих британских знакомых переводила тексты Кинчева – с целью пропаганды творчества любимого ею коллектива "Алиса". Лариса удивлялась, что при переводе столкнулась с определенными грамматическими трудностями. Глаголы в текстах Кинчева не поддавались переводу "один в один".