Иван Петров - В чекистской операции "Трест"

Видимо, с этой неохватностью собственного жизненного материала столкнулся и сам И. М. Петров, когда, по его признанию, «мало-помалу заскрипело перо». Произошло это в мудрые годы, и автор безошибочным чутьем устремил повествование от общего к частному. Первая его повесть «Красные финны», выстроенная из трех разделов — «Право на революцию» (1918 год в Финляндии), «В интернациональной школе» (воинская и политическая подготовка, кронштадтский мятеж, поход на Кимасозеро), «Операция „Трест“», — при всей ее обстоятельности и завершенности была как бы нарочито конспективной, ощутимо чувствовалось в ней затаенное предложение читателю: вот, как бы говорил автор, часть событий, о которых я могу рассказать в любой степени подробностей и деталей.

Повесть принесла автору широкую известность. Читательский заказ поступил, стало быть, можно не ущемлять и не коротить строку. И действительно, в дальнейшем своем творчестве, укрупняя события, И. М. Петров неоднократно возвращается к теме красных финнов: выделяет в отдельный очерк воспоминания о Тойво Антикайнене; пишет проблемное, сегодняшними раздумьями продиктованное повествование «Далекое и близкое Кимасозеро»; погранично-чекистский материал разрабатывается в одной из лучших повестей автора «Ильинский пост» и в цикле рассказов «Мои границы», перерабатывается «Операция „Трест“» и выходит самостоятельным произведением в книге «В переломные годы», за которую в 1979 году автор отмечен Государственной премией Карельской АССР.

Каковы же нравственно-эстетические, художественно-исторические критерии писателя Петрова — Тойво Вяхя?

Никакого самовыделения. Самая тихая и порой ироничная строка — о себе. Неизменный предмет его описаний — время, среда, товарищи по тайной и видимой миру борьбе. Афористичность, психологическая наполненность диалога, философская тональность повествования — все это не из кулинарной книги литературной теории, не из книжных образцов, все собрано на корню, в трудах, засадах, боях; все — плод выверенных десятилетиями раздумий о социальных и духовных катаклизмах первых лет революции, о взаимоотношениях народов и государств, о настоящем и будущем. И какие уплотненные, широкозахватные строки, неподвластные кабинетному историку, рождаются вдруг веско и неопровержимо под пером участника событий.

«Все распалось. Остались обломки, трупы, и мы, уставшие и опустошенные. О том, как вели себя белые, не пишу. Общую оценку им дал Ромен Роллан: „Во все времена белые армии похожи одна на другую“. Да, именно — во все времена! Белогвардейцы Маннергейма, расстрелявшие всех захваченных ими или добровольно сдавшихся солдат небольших и разрозненных русских гарнизонов на севере Финляндии, расстрелявшие тысячи красных финнов, и его же, Маннергейма, „сепаратные“ войска в составе гитлеровской армии в районе Смоленска и под Тулой, — разве они не похожи друг на друга и все вместе на войска Миллера и Колчака, на банды Семенова, Калмыкова, Булак-Балаховича?» («Красные финны»).

Нелегки, трудоемки эти качества документальной прозы — верность исторической правде, трагизму и жестокости века, выстраданной гуманности человека нового мира. Анализируя это основополагающее свойство творчества И. М. Петрова на примере «чрезвычайно интересной вещи», «Ильинский пост», Константин Симонов отметил в повести «такое рассмотрение трагического прошлого, которое сделано глубоко психологически и очень человечно. И в то же время — строго. Потому что у Петрова в этой вещи гуманность — это не добренькая гуманность, это человечность, строгая к себе и другим, в конкретных и жестких исторических условиях». Сходную мысль высказала писательница Ольга Кожухова, участница Великой Отечественной войны, автор многих произведений о войне.

— Вы знаете, реальность войны, трагичность войны — это очень тонкое дело, — говорила она на выездном заседании Комиссии по военно-художественной литературе Союза писателей РСФСР, обсуждавшей в Петрозаводске военную тематику журнала «Север». — Здесь нельзя пережать, переменить интонацию, потому что сразу произойдет искажение истины. Меня поразило, что Иван Михайлович Петров в произведениях о войне сохранил тот дух человечности, дух человека, поднявшегося над обстоятельствами, над голодом, над ранами и жестокостью… Это все настолько пережито, настолько реально и настолько впечатляет, что для меня эти рассказы из цикла «Второй эшелон» представляются просто каким-то удивительным явлением…

Те, кому доводилось встречаться с Иваном Михайловичем, пораженные его необыкновенным даром рассказчика-собеседника, считают порой, что все созданное им не что иное, как реализация редкостной памяти. Такая, мол, жизнь и такой дар природы, и чего, мол, стоит от буханки хлеба кусок отрезать — хоть поперек режь, хоть вдоль, все равно будет хлеб… Увы, слова даются ему, как борозда целинному пахарю. Трудится он с мучительной требовательностью к себе и отнюдь не без художнической позиции. На письменном столе восьмидесятилетнего мудреца можно увидеть выписку из книги «Мастера современной гравюры»: «Я ценю… в гравюре невероятную сжатость и краткость выражения, ее немногословие и, благодаря этому, сугубую остроту и выразительность… Что вырезано, то и остается четким и ясным. Спрятать, замазать, затереть в гравюре нельзя» (А. Остроумова-Лебедева).

Казалось бы, при чем здесь гравюра. Но вот потайные пути творчества привели писателя к аскетизму гравюрной техники, к пониманию непоправимости слова и факта, когда работаешь в жанре исторической документалистики.

Наконец, трактовка героизма — как нормы поведения, как синтез осмысленного опыта и общественного, патриотического долга. Герой Петрова лишен авантюризма, слепой отваги, показного мужества, патетики. Он прост, без надрыва верен себе даже на пределе человеческих возможностей. Он — носитель частицы народных забот и уже потому отрицает бессмысленное самопожертвование, ищет гибкости, неуязвимости в самых сложных ситуациях борьбы.

В одной из статей И. М. Петрова находим примечательные слова:

«В боевых условиях чувство настороженности никогда полностью не оставляет человека, и в этом не слабость его, а сила. Боец, разведчик тем более, рождается тогда, когда осознает, что в вооруженной борьбе уцелеют не все. Такой человек не ищет только для себя укрытия, счастливого исхода. Элементы настороженности, органически переплетенные с высокоразвитым чувством ответственности и служебного долга, оберегают разведчика от опрометчивых и безрассудных поступков по тем же законам, по которым ощущение боли учит человека правильно обращаться с огнем или острыми предметами, до конца используя их полезные свойства… Об этом ощущении не расскажешь, оно познается только на ощупь…»