Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

допустить в свое влагалище чей-то пенис. Не занималась же этим Пресвятая Дева Мария. Безусловно, я этого не допустила. Мне и в голову не приходило, что сделали эти двое.

Изнасилование казалось ужасным, и я думала – и хотела так думать, – что на самом деле со мной случилось не это. Я не понимала, что насилие совершили надо мной, а не только над какой-то частью моего тела. Я не понимала, что самоуважение и благополучие девочки не хранятся между ее ног подобно сокровищу, что их могут похитить другими способами. Этот вывод прекрасно совпадал с моим ощущением собственной телесности и особенно с безмолвной, пронизывающей до мозга костей внутренней потребностью забыть обо всем, то и дело дававшей о себе знать в те первые дни. Я даже не знала, как назвать случившееся.

В последующие годы я завидовала однозначности слова изнасилование. Скажи изнасилование, и тебя сразу поймут. Люди понимают цель физического контакта (коитус) и его характер (без обоюдного согласия). А вот у меня определения не было. Я не считала, что изнасилование подходит. И в любом случае я отказалась от этого термина в пользу других, посчитав важным оставить его тем, кто будет рассказывать о насилии над ними.

Через двадцать пять лет детектив из полицейского управления Конкорда прислала мне уголовное законодательство штата Нью-Гэмпшир, действовавшее в 1990 году. События того вечера подпадали под определения «преступное половое посягательство» (потому что мне не было шестнадцати) и «преступное половое посягательство при отягчающих обстоятельствах» (потому что меня удерживали в лежачем положении). Это внесло некоторую ясность, но только некоторую. Я несколько раз перечитала это законодательство. Слово изнасилование в нем никак не фигурировало. Как и во многих других штатах, в законах Нью-Гэмпшира присутствуют только степени тяжести посягательства – нисходящая спираль насилия. Это маркер развития юриспруденции, поскольку изначально термин «изнасилование» применялся только в случае коитуса и только с женщиной.

Впрочем, я продолжала его искать. Искать слово для самого плохого. Для того, что, в общем-то, не произошло в моем случае, но случись с другой девушкой, могло бы позвать на помощь, разбудить окружающий мир, призвать на выручку конницу. Став взрослой, я поняла, что изнасилование прекрасно справится с этим, но продолжала верить, что должно быть и что-то еще. По-прежнему.

«Посягательство» наводит на мысли о нарушении, не о насилии. Отсюда необходимое уточнение – «половое». Но половое посягательство сразу заставляет подумать о сексе, хотя, по меньшей мере для жертвы, в этом физическом контакте не было ничего от секса, зато явно присутствовали жестокость, доминирование и позор. И тогда слушатель неизбежно задается вопросом – если это было не изнасилование, то что же именно происходило? То есть, когда человек, каким бы добрым и небезразличным к тебе он ни был, слышит выражение «половое посягательство», он начинает гадать или старается не думать о том, какая часть тебя подверглась насилию и каким образом, что ты делала и как далеко это зашло (или ты зашла).

Итак, посягательство. А еще есть «физический контакт», «инцидент», «случай», «нападение», «происшествие», «ситуация», «тот вечер», «в той комнате». Малоизвестный факт о жертвах: по словам, которые ты используешь, спрашивая, что происходило, они понимают, веришь ты им или нет.

Жертва – совсем другое дело.

Когда я просыпаюсь следующим утром, у меня болит горло. Такое бывало нередко. Нас было пятьсот подростков в частной школе, и над нами довлели внушительная архитектура и убогое оборудование зданий. В них было либо очень холодно, либо безумно жарко. В туалетах мы приучились кричать: «Сливаю!» Потому что резкий выброс холодной воды в унитаз превращал все работающие в данный момент души этажами ниже в кипяток. Из окон веяло морозцем. Мы выходили на утреннюю пробежку по заледеневшим газонам с вечно мокрыми волосами. Мы ели как не в себя и являлись в часовню с тостами в карманах. Благополучные детишки богатых родителей в процессе получения образования. Тоска по дому выглядела свечкой на фоне могучих костров нашего становления. Директор школы, он же ректор, говорил нам с кафедры о «великолепном наследии». Сенаторы, епископы, писатели, магнаты, послы, всевозможные непревзойденные руководители – все они были нашими предшественниками, некогда просто школьниками! Мы благоговейно водили пальцами по буквам их имен, вырезанным на деревянных панелях коридоров.

Как-то раз в двойные стеклянные двери читального зала вошел мужчина. Мы оторвались от своих книжек и наблюдали, как он обходит ряды темно-красных кожаных кресел. Мужчина нашел нужного ему ученика, наклонился, переговорил с ним и ушел. Зал разразился тихим гулом восторженных шепотков. Это был Джордж Плимптон (известный американский журналист, киносценарист и автор книг в документальном жанре. – Прим. пер.). Он заходил поговорить с сыном, учившимся вместе с нами.

Я к тому, что все эти подростки начала 1990-х годов знали Джорджа Плимптона в лицо. Так полагалось. Его появление в читальном зале в разгар буднего дня было тестом на знание окружающего мира.

Нас окружала безупречность, и нас щедро наделяли безупречностью. Наши уроки, спорт, хор, клубы и любые другие занятия пронизывала кальвинистская непоколебимая воля к победе. На самом деле это была угроза – если ты не станешь заметен, значит, ты не наш.

Мы очень много болели.

По большей части мы не обращали на это особого внимания. Милые и неумелые дамы из медпункта выдавали всем аспирин в гофрированных стаканчиках. Я не стала заморачиваться, да и потом, что им сказать? «Меня дважды отымели в рот, мэм. Можно мне пастилку от горла?»

Горло проходило. Я не рассказала о случившемся друзьям. Я не делала намеков, не возбуждала любопытство, не делала ничего, что обычно делают, желая сохранить секрет. Просто мне нравилось держать их в блаженном неведении.

В часовне я не попадалась на глаза этим двоим. Не позволяла себе выискивать их взглядом.

Все, что я сказала про деньги и власть, – это не только обстановка. Это про характер. Я пытаюсь показать, чего бы лишилась, чего, как мне казалось, оказалась бы вынужденно лишена, если бы меня застали в комнате этих мальчиков. Я стараюсь донести свои доводы. Вот почему я тогда не закричала, понимаете? Вот почему я не выцарапывала им глаза и не кусалась. Я пыталась найти себя в той ситуации и смогла признаться себе в том, что это было насилие. И еще я пыталась утвердиться в том, что мне, пятнадцатилетней, казалось главным экзаменом моей жизни. Я уже знала, какие колледжи есть для тех из нас, кто преуспеет в учебе. Я начала понимать, почему делаются крохотные паузы перед произнесением имен моих одноклассников