Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов

хроника того времени с его разрухой и неофитством. Открылась возможность совершенно открытого разговора обо всем.

… Он не то чтобы переменил палитру. Он и раньше был красочен и певуч. Это похоже на перемену кистей и другую широту мазка. Из него, что называется, попёрло. Роща поколения редела. Уходили, замолкали, терялись. Уцелевших можно пересчитать по пальцам, заговоривших по-новому почти нет. 60 лет его творчества надо поделить на два: 30 советских лет и другие 30, новейшая история страны… Второе рождение Ряшенцева настолько очевидно, что возникает мысль о некоторой закономерности, о явлении, связанном с именами Заболоцкого и Луговского, Тарковского и Липкина – поэтах, показавших свой полный рост во втором возрасте.» Илья Фаликов

Лужа

Все снега февраля в этой мартовской сгинули луже.

Может, Ладога глубже немного, но все-таки уже.

Что за лужа! За ней чуть видна там, на месте сугроба,

цепь огней: казино? пиццерия? – ну, словом, Европа.

Петербург, Нижний Новгород, Миргород – так ли уж важно?

Океанская рябь дышит вольно, загадочно, влажно.

Подгоняем неделю, эпоху – проклятое ралли.

Вся древлянская кровь устремилась к июню, к Ивану Купале.

Для чего, если в каждой эпохе и в каждом пейзаже

и все та же судьба, да и лужа вот эта все та же.

Бросьте! Та да не та. Я нагнулся и – что в отраженье?

Старый хрыч, для которого новость всегда пораженье.

А ведь в прошлом году отраженье мое мне явило

человека, в котором была невеселая сила…

Над бескрайней водой снова Путь обозначился Млечный.

Боль потери моей, неужели ты можешь быть вечной?

Все невечно у нас, кроме нашего вечного гимна.

Я его не люблю, ибо знаю, что это взаимно.

«У полдня с вечером пока ничья…»

У полдня с вечером пока ничья.

Крутой холодный кипяток ручья

гремит под окнами. И дикий март

хрустит сосульками. И дальний мат,

с раскатом ливневым гордясь родством,

не портит музыки, живой в живом.

Я счастлив, Господи! А ты? А ты?

Тебе приятно, что мы так просты,

что так беспечны, что для нас и крест —

лишь знак того, что и свинья не съест?

Кто отличит до роковой поры

восторг Господень от его хандры…

А счастье ближнего понять – пустяк.

Не. Бог ли учит нас, что мы – в гостях.

В гостях что дорого? Очаг, уют…

О, как пред гибелью снега поют!

Как перед гибелью поют снега…

Как жизнь бессмысленна. И дорога.

«Загляну в глухое озерцо…»

Загляну в глухое озерцо.

Там, небось, ни карпа, ни плотвы.

Там теперь живет мое лицо,

мало мне знакомое, увы.

Я не помню мимики такой.

В зеркале щербатом по утрам,

мне казалось, я совсем другой,

без кривых свидетельств дрязг и драм.

И когда ночной порой в стекле

я лицо усталое встречал,

этих черт, настойчивых во зле,

я, не буду врать, не замечал.

Но чего хочу я от зеркал,

от домашней утвари ручной.

Здесь, где я лишь уток напугал,

здесь у дикой влаги нрав иной.

Правдой неприкормленной своей

обнажила суть беспутных лет.

Вот он, Дориан, едреныть, Грей,

вот он, твой доподлинный портрет.

Честная зеленая вода.

И короткий прочерк плавунца,

по делам спешащего – куда? —

поперек молчащего лица.

«Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы…»

Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы.

Осень, пришедшая в наши края, не означает мглы.

Воздух прозрачен, как тюль, как батист, и в нем, как воздушный скат,

плавает вялый кленовый лист и тычется наугад

в окна домов, выбирая окно, где кому-то невмоготу

и он, проиграв семью в домино, радуется и листу…

Это от ветра в сквере молва, что листопад в лесу.

Зрелость прекрасна, но так трезва – ну, ни в одном глазу.

Дикой листвы золотая орда нам не сулит бед.

Хочется молодости иногда… А иногда – нет.

«Алый кочан казанлыкской розы качается над травой…»

Алый кочан казанлыкской розы качается над травой.

Мне куст знаком с имперской эпохи – какой благородный стаж!

Живому свойственно думать о смерти, а я же еще живой.

Но яркая плоть воскресших растений внушает душе кураж.

И ослепительная надежда на некую жизнь потом

крепчает под пристальным взглядом солнца, ползущего не спеша

в лазурном и плохо знакомом пространстве, пространстве именно том,

в каком, по похожим на правду слухам, совсем как своя – душа.

В наивном мире юных ромашек, белеющем в двух шагах,

какое-то экстренное событие – кажется, это шмель

ворвался, как гопник в среду монашек, нацелился и – шарах!

Удачи тебе, шерстяной счастливец, Емеля в стране Емель.

Надеясь, как прежде, на щучьи веленья, надеясь всему вопреки,

надышимся вволю пургой лепестковой, теплой своей пургой.

Пожалуй, братцы, чем мы ничтожны, тем же и велики:

беспечностью райской, да адским терпеньем, да тяжкой своей рукой.

Так мудрено уповать на книги, на правильный строй таблиц

с этим занявшимся вдруг пожаром, сокрытым еще внутри.

Тот, кто лежит под лучами навзничь, не верит лежащим ниц,

и с этим уже ничего не поделать на пьяном пиру зари.

«Всё – не в масть и невпопад…»

Всё – не в масть и невпопад.

Всё – не в тему – что такое?!..

Скрежет дворницких лопат,

ранний, как средневековье,

зряшный,