Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

Особая благодарность моему редактору в издательстве Принстонского университета Ханне Винарски за поддержку и ценные предложения по структуре книги, моим выпускающим редакторам Эллен Фус и Бет Клевенгер за плавный переход от подачи к публикации текста и Дженн Бакер за прекрасную корректуру.

Супруги и партнеры, как правило, оказываются в конце листа благодарностей – возможно, чтобы приберечь лучшее напоследок. Мой муж Фред Стрейби – несомненно, лучший. Для меня было тайным удовольствием писать книгу о становлении писательниц XIX века, в то время как он писал книгу «Равноправие: женщины меняют американское право» (Equal: Women Reshape American Law) о прорывах женщин XX века в профессии юриста. Я надеюсь, что обе наши истории свидетельствуют о достижениях женщин раньше и сейчас.

Введение

Женщин-писательниц XVIII и XIX веков принято называть «профессионалами» в их литературной жизни – будь то Афра Бен, зарабатывавшая на жизнь исключительно пером; Фанни Берни, связанная скорее с кружком Стрэтем-Парка, чем с более любительским «Обществом синих чулок»[a]; Джейн Остин, которая вела переговоры об издании романов с Джоном Мюрреем; или Шарлотта Бронте, перед публикацией сборника «Стихотворения Каррера, Эллиса и Эктона Беллов» (1846)[1], [b] купившая справочник «Помощник автора по печати и издательскому делу»[c] в стремлении разобраться в вопросах выбора бумаги, шрифта и макета. Эти женщины были профессионалами в современном смысле: они зарабатывали письмом, вели деловые переговоры с издателями, активно строили литературную карьеру и добивались как прибыли, так и популярности на литературном рынке. Тем не менее, можно ли считать писательство профессией, равной профессии юриста или врача, военного или священника, в XIX веке все еще было очень спорным вопросом. В первые десятилетия литература – как для мужчин, так и для женщин – не рассматривалась как профессия. Оглядываясь из 1888 года на прошедшие пятьдесят лет, Уолтер Безант отметил, возможно имея в виду прогресс профессии писателя: «Класс профессионалов сделал большой шаг вперед»[d], но его взгляд был ретроспективным.

Во-первых, в начале XIX века финансовое вознаграждение за литературный труд не обязательно было существенным или стабильным, и это не позволяет утверждать, что писательство являлось профессией. Ли Эриксон пишет в «Экономике литературной формы», что только с появлением периодических изданий в 1820–1830‑х авторы смогли рассчитывать на значительные гонорары за свою литературную работу: двадцать, тридцать и даже сорок гиней за лист; известные авторы могли получить сто и более фунтов за статью, а редакторы – пятьсот-шестьсот фунтов в год. С такими гонорарами «молодые люди в поисках удачи в Лондоне и Эдинбурге вскоре могли позволить себе стать профессиональными журналистами и зарабатывать достаточно денег, чтобы жить как джентльмены»[2] – и эта финансовая база способствовала развитию писательства как профессии. Тем не менее возможность «жить как джентльмены» (или леди) не гарантировала статус профессионала среднего класса: лингвистические, социальные и интеллектуальные различия выходят за рамки экономики.

В XIX веке словоупотребление различало профессию и ремесло, первое – «призвание, подразумевающее владение какой-либо областью знаний или науки», применяемой «к делам других», второе – бизнес, который производит или продает какой-либо предмет или товар[a]. Многие писатели XIX века, как мужчины, так и женщины, боялись запятнать себя торговлей, ведь они продавали рукописи издателям и, таким образом, как бы торговали: книгами, памфлетами, статьями. Большинство справлялись с этой деликатной проблемой, называя писательство профессией, а издание и продажу книг – ремеслом[b]. По словам Кэтрин Сэвилл, во время кампании за изменение закона об авторском праве в 1830–1840‑х авторы инициировали разделение понятий «работа» и «книга»: сама работа была предметом авторского права, а книга – «товаром», который производила типография и продавал издатель[3]. Но такая неоднозначность статуса литературного труда – независимо от того, предлагали ли писатели знания своим читателям или продавали услуги издателям – часто заставляла авторов задуматься. Их настойчивое отделение «профессии» от «торговли» было в основном связано не с деньгами как таковыми (ведь издатели часто были сказочно богаты, а авторы зарабатывали лишь чуть больше, чем скромные представители среднего класса)[4], как сказал Вордсворт. Между собой писатели проводили дальнейшие различия, отделяя «авторов» от «рабочих лошадок»[c]: первые входили в профессию за счет превосходных знаний, врожденного гения или благоприобретенного литературного таланта, а вторые просто писали на заказ для прессы. В лекции «Герой как писатель» Карлайл пошел еще дальше, когда, цитируя Фихте, назвал лжелитератора «неумехой, халтурщиком» (Bungler, Stümper)[5]. Как более сдержанно отмечает Оксфордский словарь английского языка, профессионал обозначает кого-то, «занятого в области, требующей специального образования и подготовки и призвания, или в профессии, считающейся социально более высокой, чем торговля или ремесло»[6].

В основе таких различий лежала неуверенность в том, могут ли авторы законно претендовать на принадлежность к «профессии литератора» (profession of letters). Выражение «профессия писателя» или «профессия литератора» использовалось все чаще по мере того, как авторы обретали уверенность в выбранном пути и обнаруживали, что могут зарабатывать достаточно для того, чтобы вести образ жизни среднего класса, обычно оцениваемый в триста фунтов стерлингов в год. К тому же оно подразумевало социальное достижение, спорное даже в середине XIX века. Авторы-мужчины, которых мы сегодня назвали бы «профессионалами», не задумываясь об этом ярлыке, оказывались по обе стороны: Джордж Генри Льюис в 1847 году писал во Fraser’s Magazine, что «литература стала профессией», предлагающей «источник дохода почти такой же надежный, как бар или церковь», а Уильям Джердан, бывший много лет редактором в Literary Gazette и в целом зарабатывавший больше упомянутых Льюисом трехсот фунтов стерлингов в год, в автобиографии (1852–1853) опровергал эту идею[7]. По мнению Джердана, литературе не хватало системы наград, премий и общественного признания, присущих профессиям, – мнение, предвосхищающее критерии, которые современные социологи используют для отличия профессий от других рабочих групп: наличие вступительных требований, организация, представляющая интересы членов и устанавливающая стандарты для их работы, иерархия или механизм профессионального развития, включающий в себя награды и призы за высокие достижения, экономическая монополия в представленной области и способность членов сообщества устанавливать собственные цены[8].

Рассуждая на эти темы, литераторы задавались вопросом, следует ли заниматься писательством в свободное время после выполнения обязательств по основной традиционной профессии (или, в случае женщин, домашних обязанностей) или же ему должно уделять полный рабочий день. Выражение man of letters восходит к более ранней эпохе, когда джентльмену в свободное время было прилично заниматься исследованиями, чтением и писательством. В XVIII – начале XIX века