Артём Сергеев - Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Самая шикарная дача в сравнении с нынешними новостроями выглядит собачьей будкой. Даже домики для охраны у нынешних нуворишей солид­нее, чем дача первых лиц государства, выигравше­го войну, первым вышедшего в космос, строивше­го Днепрогэс, Магнитку, «Уралмаш», «Ростсельмаш». Именно потому и возводились эти объекты, что советские руководители отдавали им предпоч­тение. А нынешние правители все силы и средства страны направляют не на строительство заводов для всего народа, а вилл для себя.

Что ж, привилегии были ещё те! Правильно с ними нещадно боролись нынешние владель­цы дворцов. Уверена: скоро снесут эти дачи не только для того, чтобы освободить место для хо­зяев нынешней России и их замков, но и чтобы уничтожить яркие свидетельства образа жизни той, советской «элиты». А потом, уничтожив сви­детельства, будут «вспоминать», что дачи совет­ских привилегионеров были из чистого золота с сорока бассейнами и пятьюдесятью площадками для гольфа каждая.

Идем вдоль скромного потемневшего дощатого забора, открываем калитку. По дорожке вдоль кустов благоухающих роз спешит Артём Фёдорович. Радушно приветствует. К домику дорожка проле­гает по райскому саду: липы, яблони, пихта, сосна, жасмин, цветы и кустарники, — все посадил он сам. Прежде чем повести в дом, он, поднимаясь по деревянному крылечку, предупреждает кого-то: «Миша, люди. Люди, Миша». Ожидаю увидеть по­ка не известного мне Мишу. Никто не выходит на­встречу. Артём Фёдорович поясняет: «Это наша собака. Когда говоришь: "Миша, люди, у нас лю­ди", — он уходит в другую половину дома и сидит там, пока не скажешь: "Миша, люди ушли". Тогда выходит». Располагаемся на деревянной террасе, поначалу просто разговариваем: как дела в газете, как Александр Андреевич ? Артём Фёдорович пред­лагает посмотреть фотографии. Поднимаемся на второй этаж, он раскладывает уникальные фото из семейного архива. Вот две фотографии, на ко­торых Сталин с четой Ворошиловых, ещё какими-то людьми. Артём Фёдорович вслух рассуждает, к какому году относятся фотографии. Я высказы­ваю предположение, что они сделаны в один день, поскольку Сталин одет одинаково. «Да он всегда в одном и том же ходил», — сообщает Сергеев. Вот портативный патефон — подарок Сталина малень­кому Артёму. Есть и пластинки — тоже подарок Иосифа Виссарионовича. По ходу Артём Фёдоро­вич рассказывает много интересного, останавли­вается на каких-то деталях, и рассказ хотелось бы записать. Диктофон у меня в сумке. Прошу разрешения пойти, взять диктофон, включить и начать работать. «Да это же я так, к слову», — пожимает плечами Сергеев, даже не понимая, что каждое та­кое слово представляет интерес. Спускаемся вниз, где нас ждет накрытый стол. Удивительное, нена­вязчивое гостеприимство и радушие за столом. И тоже между репликами застольной беседы зву­чат какие-то темы, что было бы нужно записать. Спрашиваю разрешения включить диктофон. По­лучаю добро. Надо отметить, что незначительные на первый взгляд детали, какие-то интересные эпи­зоды были записаны не по ходу интервью, а вот так, за столом, на прогулке по саду. Потом, предва­рительно знакомясь с материалом, Артём Фёдоро­вич удивлялся: «Не помню, когда мы об этом гово­рили». — «За обедом». — «Видите, как полезно обе­дать! Какие в итоге получаются материалы».

Артём Фёдорович — прекрасный собеседник, попросту находка для историка. И не только по­тому, что обладает уникальной памятью, не толь­ко потому, что с детства по совету своей матери, Елизаветы Львовны, вел дневники и фиксировал события, свидетелем которых был. Но и потому, что на все вопросы отвечает очень конкретно, предметно, не допускает домыслов. Например, спрашиваешь: «Как Вы думаете, Сталин...?» Он отвечает: «Я могу думать и предполагать всё, что угодно. Но сам не был свидетелем тому, Сталин мне этого не говорил и при мне этого не гово­рил». Если Артём Фёдорович запамятовал детали, оговаривается: «Я не точно помню, мне надо посмотреть свои записи».

Разговаривали, можно сказать, бессистемно. Всплывала та или иная тема, и мы вели беседу. Все они опубликованы в газете «Завтра». Некоторые темы пересекались, поэтому встречаются повто­ры, они оставлены, поскольку беседы автономны, они все — сами по себе, а не главы из книги.

PS. Это — второе издание книги. Первое под названием «Беседы о Сталине» вышло после смерти жены Артема Федоровича Елены Юрьевны Сергеевой: очень уж она хотела, чтобы такая книга была написана. Елена Юрьевна была на­шим бесценным, незаменимым помощником в подготовке публикаций.

На её похоронах Артем Федорович мне сказал: «Катюша, мы должны с вами взяться за книгу и посвятить её Леночке». «Я Вам обещаю, Артем Федорович», — ответила я. В тот же день, вернувшись с похорон, села за книгу. Она вышла в 2006 году. Но беседовать с Артемом Федорови­чем мы продолжали, договорившись, что выпустим второе, дополненное издание.

А в 2008 году, когда второе издание было подготовлено и согласовано с Сергеевым, не стало и Артема Федоровича.

Дети: Василий, Светлана, Яков, Артём

Е. Г. Глушик: Каковы Ваши первые воспоминания, связанные с Иосифом Виссарионовичем Сталиным? Помните ли первую встречу с ним? Вы понимали, что это руководитель огромной страны? Ощущался масштаб личности?

А. Ф. Сергеев: Говорить ни о первой, ни о второй встрече со Сталиным невозможно. С самого начала, как я себя осознанно помню, я помню и его, и всегда испытывал к нему самое высокое уважение. Казалось, что это — самый лучший человек: самый умный, самый спра­ведливый, самый интересный и даже самый добрый (хотя в каких-то вопросах строгий, но добрый и ласковый человек). Мы в нем чувст­вовали все это, хотя нас в этом не убеждал ни­кто, не внушал этого. Но мы не видели вокруг никого, кто был бы во всех вопросах более зна­ющ, осведомлен, кто трудился бы больше его. Он всегда за работой. Ему подносят одни бума­ги, уносят, он пишет. В нем чувствовался даже нами, детьми, большой, значительный, умный человек.

Мы не видели больше ни у кого такого вдохнове­ния. Мы не видели другого человека, который мог о каких-то вещах так просто и интересно рассказать, что-то посоветовать. Он не ругался никогда, не вы­говаривал ребенку, не читал нотации. Если ты что- то сделал, то он спрашивал, хорошо это или плохо. И если ты поступил плохо, то пойди и другим ска­жи, что так делать плохо: ты уже делал и знаешь.

Когда у него было время, он занимался с детьми: если он приходил с работы и дети ещё не спали, или он приходил среди дня, то обязательно хотя бы не­сколько минут занимался с нами. И каждая встре­ча с ним чему-то учила, давала что-то новое, что-то разъясняла. Было это все неназойливо. Не так, что ты обязан это знать, нет. Он умел вовлечь в разго­вор и в этом разговоре не допускал, чтобы ребе­нок чувствовал себя несмышленышем. Он задавал взрослые вопросы и спрашивал: «Что ты думаешь по этому поводу? » На какие-то вопросы можно бы­ло ответить, а на какие-то — нет. И тогда он очень просто, доступно, ненавязчиво, не по-менторски вел разговор и давал понять суть.