Георгий Эдельштейн - ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА

11

Давным-давно была точно предсказана дата моей смерти[1] и научно доказана неизбежность окончательной гибели той Церкви, к которой я принадлежу. С самых высоких трибун самые могущественные "князи мира сего" торжественно провозгласили смерть Бога, Которому я служу, и сделали все необходимые приготовления, чтобы похоронить Его[2]. Тех "князей" давно уже нет, их пророчества стыдливо замалчиваются, а поп все еще жив и непоколебимо верит, что, по неложному обетованию Спасителя, Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь переживет всех своих могильщиков.

В 1988-м, юбилейном для Русской Православной Церкви году долгополый значительно повеселел, впервые перестал хорониться за сугроб и даже заговорил со страниц газет, зовущих: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", и с экранов телевизоров. В считаные месяцы он перестал быть "товарищем попом", перестал быть "торговцем опиумом для народа", постепенно перестает даже быть "служителем культа". Впервые за 70 лет у нас зазвучали диковинные слова "Ваше Высокопреосвященство", "Влады-ко", "уважаемый отец Серафим", "Ваше Высокопреподобие", "отец ректор".

Мне было 23 года, я был выходцем из "социальной прослойки" и студентом выпускного курса института иностранных языков, когда вдруг ясно осознал, что непременно должен стать священнослужителем. Именно осознал, понял, а не принял решение, это произошло как иррациональное событие моей жизни. В те годы оно всем казалось нелепым и сумасбродным, не помню ни одного человека, кто поддержал бы меня. Когда удивленные и возмущенные родственники и знакомые пытались расспрашивать меня, я не мог связно ответить ни на один вопрос, никак не мог разумно объяснить, зачем это нужно мне и зачем я нужен Православной Церкви. По сей день не могу толково объяснить ни себе, ни другим, с чего все началось, почему вдруг года за полтора до того стал регулярно ходить в церковь, как случилось, что однажды, осмелев, подошел после службы к священнику и попросил окрестить меня. Родственники в один голос твердо решили: переутомился, чокнулся, лечить его надо. У меня были какие-то иные попытки объяснения. Может, привели меня в Церковь молитвы прабабушки Каролины, которая, как я часто слышал, всю жизнь мечтала, чтобы хоть один из пятерых ее внуков стал ксендзом. Может, привели те католические гимны, что так часто

12

пела мне в детстве мать, особенно, помню, когда был болен. Может, все началось с движения не "туда", а "отсюда", с полного неприятия и отвержения всей сакрализованной официальной доктрины от Добролюбова и Чернышевского до Жданова и Сталина. Может, слишком рано и слишком сильно Ф. Достоевского, Ф. Тютчева и В. Соловьева полюбил.

Со стороны поглядеть — все рождаются и умирают довольно просто и почти одинаково, типологическое описание любой из нас быстро и легко составит, ведь священник у постели умирающего часто сидит. Но, уверен, ни один наш рассказ о чьем-то рождении или смерти нимало не соответствует внутреннему опыту: покажи человеку, как внешне было дело, что со стороны привелось увидеть, — он сам себя не узнает и ни за что не поверит описанию. Таков и путь каждого к Богу, каждое крещение, полагаю. Типология и социология сами по себе, а жизнь души сама по себе, они на разных уровнях бытия. Почему и как пришел — не знаю. Но твердо знаю, что за все годы ни разу пока не усомнился, что скорбный путь православного священнослужителя — самый светлый и радостный, ни разу не пожалел, что 33 года назад подошел в церкви на Смоленском кладбище к старичку священнику со словами: "Батюшка, я хочу креститься".

Священства мне пришлось ждать 23 года. Начал с походов к инспекторам семинарий в Ленинграде, Москве, Саратове, но они отказывались даже принять документы. Обращался к правящим архиереям — просил принять на любое церковное послушание (в разные годы, иногда не по одному разу — Курск, Черновцы, Москва, Вятка, Ярославль, Саратов, Вильнюс, Самара, Псков, Ташкент, Тула), но мне вежливо говорили или писали: "К сожалению, в настоящее время нет вакансий". Потом нередко поясняли, что вакансии, конечно, есть почти постоянно, что не я первый и не я последний прихожу, многие священства ищут, да уполномоченный[3] никак не велит таких рукополагать, особенно если с высшим образованием. А уж если кандидат наук, доцент, преподает в вузе — и подавно. И совсем плохо, честно признаться, что еврей: неспокойные они люди. "Время сейчас очень трудное", — повторяли мне разные архиереи год за годом. "Так когда оно для Церкви легким было?" — размышлял я про себя. "Подождите немножко. Вы работаете в институте? Вот и чудесно, ибо служить Богу можно на любом месте". Трудно было не согласиться с таким доброжелательным собеседником. Все фразы были очень правиль-

13

ные, очень гладкие и обкатанные. Не мог же в самом деле епископ не подчиниться государственному чиновнику? Всего не переберешь, что за двадцать с лишним лет отвечено было.

Позвал меня священник Николай Эшлиман в Кострому: "Меня там во диакона рукоположили, может, и вас согласятся взять?". Поехали, приходим в епархиальное управление. Молодой приветливый епископ встречает нас во дворе, стоя на стремянке, — подрезает ветви. "Обождите несколько минут, сейчас приду". Выслушал, посмотрел прошение и автобиографию. "Ну, хорошо, — говорит. — Пойду я с вашими документами к уполномоченному, он пообещает выяснить и ответить через две недели или через месяц, а сам в тот же день позвонит в аспирантуру, где вы учитесь. Через два дня вас из аспирантуры выгонят, в вузе вашей жене больше никогда не преподавать, а здесь не возьмут без объяснения причин. Ни на какое послушание не возьмут, время сами знаете какое. Что будете делать? Что будет делать ваша семья?" — "Не знаю, Владыко. Но я об этом, естественно, думал и советовался со своим духовником о. Николаем, я готов к подобному исходу". — "Оставьте документы, попробую". Ответа я не получил, но и в аспирантуре не тронули. С этим епископом один иподиакон заговорил обо мне через 18 лет, уже в другом городе. Епископ сказал, что хорошо помнит меня, и тут же пересказал весь тот разговор. А недавно я узнал, что те давние бумаги — прошение и автобиография — уже 25 лет хранятся в архиве Костромской епархии.

Другая епархия, другой епископ. "Я искренне хотел бы помочь вам, но это не в моих силах. Я, как видите, человек пожилой, если позволю себе допустить какую-то серьезную оплошность или стану своевольничать, пренебрегать рекомендациями уполномоченного Совета по делам религий, да и просто слишком «активничать», меня незамедлительно уволят на покой, а мне хочется служить. Нужно обращаться не ко мне, а к шустрым и напористым". — "Простите, Ваше Преосвященство, я знаю архиереев исключительно по календарю, там указаны только занимаемые кафедры". — "Поищите в Отделе внешних церковных сношений и вокруг него, у них связи повыше уполномоченного, захотят — возьмут".