Андрей Фадеев - Воспоминания

Из всех братьев я один только не воспитывался ни в каком учебном заведении; по особенной привязанности ко мне, родители не хотели никак разлучиться со мною, а я еще более, вовсе не желал оставить родительский дом. Но вследствие того, при малых средствах, особенно в то время, к домашнему воспитанию, оно было весьма недостаточно, или, лучше сказать, не было почти никакого. Немецкому языку выучила меня мать, а для французского при мне находился несколько лет учитель, старик француз Виртман, бывший некогда камердинером у знаменитого польского князя Радзивила, в Несвиже. Этот француз был полезен мне только тем, что, не зная по-русски, болтал со мною постоянно по-французски и заставлял меня, таким образом, волею-неволею, практиковаться в французском языке, разумеется, вкривь и вкось. Гораздо правильнее я этому научился у бывшего помощника отца моего, чиновника Макарова, знавшего хорошо французский язык. К счастью, я, при хорошей памяти, имел с детства большую наклонность к чтению, интересовался беседою с людьми, имевшими некоторые познания, с коими мне случалось встречаться, и почти все мое тогдашнее образование приобрел наиболее этими двумя средствами.

Отец мой, по выходе из военной службы в отставку в 1794 г., жила, год в Петербурге, для приискания должности в гражданской службе. С этого времени начинаются мои воспоминания. Помню я, как брат мой Михаил, бывший годом старше меня, едва не застрелил меня из пистолета, когда мы играли в каретном сарае. Он вынул из каретного чехла пистолет, который человек забыл разрядить, и, не думая что он заряжен, спустил курок, и пуля пролетела так близко от моей головы, что почти коснулась виска.

В 1795 году, отец мой, по рекомендации бывшего когда-то его полкового командира, Ивана Федоровича Мамонова, тогдашнему главному начальнику водяных коммуникаций, Николаю Петровичу Архарову, был определен начальником дистанции между Вышним Волочком и Боровицкими порогами и имел пребывание на Кошкинской пристани в Тверской губернии, в пятидесяти верстах от Вышнего Волочка. В соседстве находилось много помещиков, но почти все столь же мало образованные, как описывает Державин, в своих записках дворян-помещиков Тамбовской губернии 18 столетия. Из них выдавались, как лучшие еще: Хвостов, Ладыгин, Тыртов и Чоглоков, к которым отец мой часто возил меня в гости. Чоглоков, хотя и камергер, был так суеверен, что бегал от попов в домах и на улицах, как от чумы. Но все они были добрые люди и великие хлебосолы. Помню также известие о кончине Императрицы Екатерины, привезенное отцу моему помещиком Тыртовым, и сколько толков и тревоги произвело это событие.

В 1798 году, — когда главным Директором водяных коммуникаций был назначен граф Сиверс, то отца моего перевели на Волховские пороги с назначением пребывания на Гостинопольской пристани, выше порогов, в тридцати верстах от Новой Ладоги. Здесь я видел этого графа, приезжавшего обозревать пороги и проектировать их уничтожение. Помню его как теперь, высокого, худощавого, седого старика, во фраке песочного цвета, с голубою лентою по камзолу и звездами, в буклях и вместо косы с огромным кошельком на затылке. Это был замечательный государственный человек. Помню, я, как удивлялись все в то время терпению, деятельности и той подробности, с которою он во все входил. Но имел он большое пристрастие к своим соотечественникам немцам и не скрывал своего мнения, что всякий немецкий чиновник честнее русского. Я был тогда девятилетним мальчиком, он спросил меня знаю ли я по-немецки? И, получив ответ что знаю, очень нежно обласкал меня; этого оказалось довольно, чтобы ему понравиться. Другая его страсть состояла в преобразованиях и проектах всех родов, что справедливо заметил и Державин в своих записках. Стремление делать второй шаг, прежде чем сделан первый, или, как выразился Жуковский, перескакивать из понедельника в среду, не пройдя вторника, было, да кажется есть и теперь, слабостью многих наших государственных людей. Самые благонамереннейшие из них, начиная от Петра Великого и даже до настоящего времени, не постигали, или не хотели постигнут, как мало еще у нас людей (особенно, как мало их было в прежнее время), способных к исполнению их благих преднамерений. От того неудачи и неисполнение, и извращение большей части таковых предприятий, при огромных на то издержках.

Граф Сиверс, как выше сказано, имел пристрастие к своим соотечественникам. Составив огромные штаты своему новому управлению водяными сообщениями, он учредил вмести одного чиновника при Волховских порогах — четырех. Вся обязанность этого управления заключалась в наблюдении, дабы прибрежные лоцмании не делали притеснений судопромышленникам при проходе судов через пороги. А притеснения состояли в том, что лоцмана проводили через пороги тех, кто им платил больше, не наблюдая, как следовало, очереди по времени прибытия судопромышленников. Четыре чиновника значились: директор с тремя помощниками. Директором Сиверс назначил немца Свенсона, а отца моего определил к нему первым помощником. — кажется, единственно только потому, что Свенсон был немец, а отец мой — русский. Блум в своих записках о графе Сиверсе (II том, от стр. 407 до 418) распространяется об этом Свенсоне, как о гениальном шлюзном мастере, но на этом месте никакого технического искусства не требовалось; все дело состояло в недопущении лоцманов своевольничать, к чему Свенсон не имел никакой способности. Ему было уже более семидесяти лет. Все занятие его состояло в искусной разрисовке лакированных ящиков, кои он рассылал в подарок своим петербургским патронам, а бумаги подписывал не читая того, что ему подавал писарь. Деятельная его служба заключалась в том, что три или четыре раза в лето, при проходе караванов, он выходил из своей квартиры на берег, в ситцевом халате и в треугольной шляпе с плюмажем. В этом наряде он красовался, как павлин, и балагурил с лоцманами, которые над ним подшучивали. Беспорядки и притеснения судопромышленникам, при этом порядке вещей, не только не прекратились, но даже усугубились. Отец мой не мог смотреть на это равнодушно, а Свенсон, вдобавок своей бездеятельности, был упрям и своенравен и никого не хотел слушать; а потому отец мой и просил графа Сиверса развести его с ним, вследствие чего отца и командировали для очистки Невских порогов. При этом поручении, он имел пребывание на дворцовой мызе Пелле, находящейся на берегу Невы, тридцать верст выше Петербурга, куда и меня взял с собою. Эту мызу Императрица Екатерина основала при рождении великого князя Александра Павловича; тогда же заложен великолепный дворец, оставшийся недостроенным, и находившийся уже в развалинах. А пороги, по недостатку средств очистить их на казенный счет, остались неочищенными.