Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Таким образом я жила дважды в жизни. Один раз – в расцвет своей весны, запоздалой, не давшей полного, спелого плода, но все же весны, с ее сладкими грезами и смутными надеждами… Другой раз – когда я писала свои несовершенные повести и драмы. Это была призрачная жизнь, но все же жизнь, дававшая мне своеобразное счастие и наслаждение. Душа моя знала тогда восторг и молитву. Теперь она холодна и нема. Научная работа не способна расшевелить ее, дать ей свой язык, а чужой – не удовлетворяет.

Но не поздно ли на 37‑м году жизни говорить об этом? Не утрачен ли уже свой язык навсегда?

Недалекое будущее покажет, так как, вероятно, я сделаю эту последнюю попытку вернуть себе жизнь, если «тоска беззвездная»240 не придавит меня к тому времени окончательно.

Когда-то я молилась: Господи, дай мне все муки, которые Ты послал на долю Гоголю, пошли мне все страдания его, и даже больше, но дай совершить великое… – да, я молилась о великом! Теперь я разучилась молиться, а только беззвучно шевелю губами: новый год, помоги мне стать на новый путь…

11 февраля. Нынче Пушкинский вечер в Доме литераторов прошел симпатичнее прошлогоднего. Меньше шумихи, отсутствие карикатурности и больше настроения241.

День рождения Кони242 пристегнули к Пушкину и устроили ему маленькую овацию. Харитон постарался об этом.

12 февраля. Открытие Пушкинской выставки (Венгеровской, в бывшей Книжной палате) собрало массу народу243. На этот раз постарался, вероятно, Кони, кликнув клич по своим слушателям и поклонникам.

23 февраля. Виделась с Каганом. В понедельник (27) отнесу ему рукопись244. Оказывается, введена цензура245!

24 февраля. Еще лучше: цензура содержится на счет издателей, которые должны уплачивать цензорам полистно за поступающие к ним на рассмотрение рукописи.

4 [марта] 246. Сегодня Каган должен был прислать мне деньги и не прислал; что бы это значило?

8 марта. Ни денег, ни ответа от Кагана. Не раздумал ли он?

11 марта. До сих пор нет ответа. Может быть, ознакомившись с рукописью, он не хочет принимать ее и не знает, как со мной объясниться…

13 марта. Каган сказал Нестору Александровичу, что рукопись не пришла еще из цензуры; потому он и не присылает мне денег. Что бы это значило? Уж не Лемке ли в цензуре? Когда-то он просил у меня писаревские рукописи, а я отказала их дать.

16 марта. Так и есть. Лемке в цензуре247. Рукопись только вчера получена Каганом. Боюсь, как бы Лемке не перебил мне дороги: недаром он так долго задержал рукопись. Уж не знаю, кто из цензоров сказал Кагану, что печатать теперь эту рукопись вовсе не своевременно. Так!

27 марта. Понедельник. Хиромант мне сказал, что я – «очень крупный человек», но что у меня недостает смелости в проявлении своего «я», что, когда дело доходит до этого, я смущаюсь, робею и становлюсь «как малый ребенок». От этого мое страшное душевное одиночество… Два последних определения верны, но в чем же тогда моя крупность! Да, когда-то я чувствовала в себе большие силы, и неужели же чувство мое было самообманом? Или мое неумение проявляться заглушило их, и на руке остались только следы былой потенциальной крупности? Или я стою на ложном пути?.. Правда, он сказал еще одну верную вещь: для того чтобы проявиться, мне нужна сильная встряска, сильное чувство, которое заставит мое «я» вырваться наружу, и даже предсказал, что оно явится – после 40 лет… Не поздно ли, и за что даром погибла молодость, «жар души, растраченный в пустыне»248?.. Потому что, конечно, все, что было, – было миражом в пустыне…

«Винить ли вас за то?.. Клясти ли те мгновенья,

Когда на горе мне столкнул нас рок слепой?..»249

Благодарность заставляет молчать, но сердце, сердце протестует… Слишком много святого оскорблено в нем: «жар души, растраченный в пустыне»… обманутая и оскорбленная вера… Сказал еще: «Теперешнее чувство, сильное и глубокое, умрет само собой, естественно, а придет новое». Ох, трудно прийти ему, трудно; кажется, все тепло, вся чистота, все светлое унесены этим первым…

Сила, где моя сила, как проявить ее! «У вас мужской ум, математическое мышление; ваше дело – наука; но бойтесь шума, – а он будет вокруг вас между 41‑м и 43‑м годами, – не бойтесь проявляться, и тогда вы осуществите себя; не надо самообвинений и самоосуждений, которым вы часто предаетесь. В вашей душе есть Бог, и Он вам поможет».

Сказано много хорошего, но что в этом верного!

Ближайшие три месяца я переживу сильные волнения; после 43‑х лет продолжительное заграничное путешествие и большой испуг на воде: «Я вижу большой корабль, с него спускают трап, возле – лодка, и вы в ней без чувств…» Старость мою согреет и скрасит маленькое существо, которое я приму к себе как родное, воспитаю, образую и передам ему всю свою культуру. Умру – около 70 лет.

Шарлатан или провидец?..

17 апреля. Когда так мало интересного вокруг, когда все так надоело, как приятно увидеть лицо, которое на миг возбудит твою фантазию, заставит заработать воображение. В пасхальную ночь250 я во второй раз увидела это лицо и до сих пор нахожусь под его впечатлением. Многое читается в нем, и так интересно его читать и угадывать, но ответа оно не дает и от этого становится еще загадочнее и интереснее. Вспышки огня и затем равнодушие, усталость, скука; молния злости – и бесстрастие; дисциплина чувства – и протест воли; человек и монах… В результате какой жизни явилось это сочетание и который из двух элементов сильнее? Кажется – первый, но борьба еще не закончена, а такие лица – всегда интересны.

Да, живой человек всегда интереснее самой интересной книги.

8 июня. Народу было много (по нашему помещению), и все – обычная публика, интеллигенция старого образца. Несколько слов произнес Нестор Александрович, а затем – приветствие от Академии наук Пушкинскому Дому – Ольденбург. Мне выставка не нравится: она неудовлетворительна во многих частностях и бездарна в целом251.

Н. А. принес мне 1‑й экз. отпечатанного Писарева, присланного ему вчера Каганом. Вышло лучше, чем я ожидала.

10 июня. Модзалевский не верил, когда я ему сказала в январе, что ухожу из Пушкинского Дома (хотя тогда и ответил на мое заявление: «Что ж, вы, очевидно, серьезно