Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

«Суды — не указ!» «Не разрешу!»

Она теперь повсюду следовала за нами третьей.

— Тебе понятно, Юрик, почему герой фильма?.. — наклонялась я к нему в кинотеатре на картине «Между двух океанов».

— Ой, не забивайте вы ему голову заумными вещами. Он еще маленький, — вмешивалась она. — Помнишь, Юрочка, как ты купался в таком же море с папой?

Мы ехали в планетарий. Вера Петровна прихватила с собой племянника Сережу. Живой, смышленый мальчик то и дело задавал вопросы. Юрик смотрел в окно.

— Не хочешь туда ехать? Так и скажи, — подталкивала его локтем Вера Петровна. — Чего молчишь?

Но он хотел ехать, с интересом слушал историю Тома Сойера, которую я рассказывала им с Сережей. Заметила даже, что он недовольно косится на ровесника за то, что я уделяю ему много внимания.

В планетарии, в царстве вращающихся вокруг нас звезд, я удержала себя от того, чтобы притянуть сына к себе. Слишком неподатливы и напряжены были его плечи.

Было тяжело. Я отошла в угол сада. Следом примчалась Нелли.

— Только ты ушла, как Юрик спросил меня: «Где мама?»

— Неправда, Нелли! Он так не сказал! — взмолилась я.

— Клянусь! Спросил именно так.

Приготовившись ждать долго, очень долго, чтоб в нем это созрело, я не поверила тогда и клятве Нелли.

Воспользовавшись тем, что нас с сыном оставили на минуту вдвоем, обратилась к нему:

— Юрочка, мы поедем с тобой в южный, очень красивый, зеленый город.

— Зачем? Я не хочу.

— Я тебя очень люблю. Я так долго была без тебя. Нам будет хорошо. Жить и учиться будешь там. Сюда станешь приезжать, когда захочешь.

— Нет.

— Почему, Юринька?

— Не хочу.

Никто не помогал сыну составить обо мне хоть какое-то представление. Сын не знал меня.

Факта усыновления не было. Бахарев знал, что я не дала бы на это согласия.

— Каким же образом сын записан в школе как Бахарев, если в свидетельстве о рождении мальчика — Петкевич? — спросила судья.

Юридически правомочный вопрос и подвел к обнаружению мошенничества Бахаревых.

— Вам предстоит узнать сейчас нечто сенсационное, — предупредила меня судья при очередной встрече. — Соберитесь с силами. Так вот. Вовсе не вы действительная мать Юры. Не вы его родили, а Вера Петровна.

На столе передо мной были веером разложены не один, а три экземпляра фальшивых метрик сына. В графе «мать» было выведено: Вера Петровна Бахарева. Место рождения: вымышленный город. Не Межог. Вместо действительной даты рождения — 12 декабря 1945 года — три варианта: разные числа, месяцы и даже разные года рождения.

Поднаторевшая в уголовных делах, Вера Петровна, имевшая собственного сына, вписала себя матерью в свидетельство о рождении моего ребенка?

Какими темными страстями и делами были связаны между собой эти двое людей! В каком согласии они расправлялись со мной, уничтожив даже «документально»! Когда я увидела фальшивые метрики, узаконивающие похищение сына, вписанное в графу «мать» имя этой женщины, мне казалось — мир рухнет.

Ничего не рухнуло. Уцелело все, кроме меня…

Судье я не просто поверила. Доверилась вполне. Бескорыстная и сердечная, она глубоко вникала во все, но я чувствовала какую-то заминку:

— Я обязана вас предупредить. Суть дела в том, что вы опоздали ровно на год, — объяснила она. — Всего на год! По закону ребенок с одиннадцати лет уже сам решает, с кем из родителей хочет остаться. Сами понимаете, на суде ваш сын заявит: «С ними».

— Вы мне отказываете в суде?

— Нет, конечно. За вас многое. Но суд будет обязан считаться с тем, что пожелает ребенок. Поймите это.

Я и сама не однажды представляла сына в зале суда отвечающим в присутствии чужих людей на вопрос: «С кем ты хочешь жить?», «видела» его опущенные глаза, знала, как должно будет оцепенеть его сердце, когда он произнесет то же: «С ними»!

В эпицентре схватки была душа ребенка. Подставлять сына процедуре суда, бороться за него таким образом? Я и сама не могла. С трудом переносила, когда он отключался от разговора, замыкался. У него уже была своя воля. Я боялась его потерять.

— А как же с тем, что сына воспитывают люди, у которых все на подлоге? — спросила я судью.

— За это с них взыщут. Это другой вопрос. Все, что лежит здесь, в деле, основание для процесса иного масштаба. Когда-нибудь такой процесс состоится. Когда-нибудь! Но чем, кроме глубочайшего сочувствия, помочь вам сейчас? У меня душа переворачивалась, когда я читала письма ваших друзей.

— Каков же ваш совет?

— Заберите документы. Отдам вам даже все письма. Не хочу, чтобы к ним прикасался его адвокат. Кстати, Бахарев нанял лучшего из всех. Попытайтесь как-то договориться с ними мирным путем. Должно же быть в них что-то человеческое.

У правосудия оказалось много необоримых, отнимающих надежды на то, чтобы мне вернули сына, подпунктов, статей. Как ни об один из них не споткнулся закон, выдирая нас с корнем из жизни.

Я отказалась от публичного разбирательства.

Несмотря на решение заседателей «не препятствовать встречам», Бахарев периодически увозил сына. Каждое свидание приходилось «отбивать, выпрашивать».

Нелли постоянно призывала меня к дипломатии. Но я с Бахаревым надипломатничалась на Севере. Сейчас, проигнорировав этот совет, совершала одну ошибку за другой. Все было агонически воспалено, и не было при этом права на стоны и слезы.

Нелли была единственным участником и свидетелем того больного, что попросту не может иметь адекватной формы пересказа. Отпуск ее кончался. Она уехала. Я осталась одна.

Итак, лучшие из людей чаяли: «Должно же в них быть хоть что-то человеческое?»

Я и оглянуться не успела, как шла в дом Бахаревых уже просительницей, в роли подыгрывающей в созданном ими же сценарии. Оставался узкий перешеек, по которому я еще надеялась добраться до сердца сына.

Центром безликой, унылой квартиры Бахаревых был буфет, набитый стеклом.

— У вас нет ни единой книги, — заметила я.

— Сегодня нет ни одной, а завтра будет целая библиотека, — ответил хозяин дома.

— Покажи мне свои фотографии, — попросила я сына.

— Какие?

— Все, где есть ты.

Юрочка с отцом идут через поле. Видно, к реке. На отдыхе. На другой — оба стоят около теленка… Юрик гладит животное… Сидят вдвоем с отцом на корточках и кормят кур. Восседая на табуретке, отец что-то чинит, а безмятежный, спокойный Юрочка стоит возле него.

Я смотрела на эти снимки — зримую плоть жизни сына, на расторопные движения бессовестной Веры Петровны, снующей по своей квартире, на высверк бриллиантовых сережек в ее ушах и только теперь, здесь до конца и вполне прозрела: мой сын любит этих людей. Любит, и все тут. Каждого в отдельности и обоих вместе. И они любят его. Он с ними сросся. Они для него изначальная, прочная реальность.