Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

Вошедший подросток, в коричневого цвета вельветовой курточке с короткими, не по росту, рукавами, растерянно осматривался…

— Познакомься, Юра, это тетя Тамара! — услышала я бахаревский голос.

Тетя! Без пояснений: какая. Близкая тетя? Далекая? Добрая, наконец? Откуда?

Я задавала сыну вопросы:

— А шахматы ты любишь, Юрик? Какой предмет самый любимый в школе?..

Спрашивала, а сама, охваченная единственным желанием пробудить в сыне «обоюдную память», вслепую, в лихорадке то так, то эдак пыталась нащупать некий общий нерв.

Сын был скован, напряжен, вежливо отвечал… «А это, а то», — продолжала я разведывать, силясь ухватиться за то связующее, что никуда не могло деться. Но ни погруженность в вопросы, ни спрятанная в них потаенная мольба: «Вспомни же, Юрик, вспомни меня, я — твоя мама!» — не проникали в сына. Память и внимание его были отвлечены чем-то текущим, оставались непотревоженными.

Сын показался мне робким. В нем будто не были заложены ни резвость, ни озорство, ни ребяческое любопытство. Маленький человек не впускал в себя!

— Я пойду, папа? Мне надо делать уроки.

— Иди.

Когда Нелли говорила, что Юрик плохо одет, могла это понять: «Не хотят баловать!» Но в сочетании с нерешительностью? Откуда она проистекает?

Чувствуя, что ничего не заронила в душу сына, я обязала себя ни в коем случае не отвлекаться на ненависть к Бахаревым.

Чтоб завоевать внимание и доверие сына, предстояло сделать многое. Это не страшило. Лишь бы чаще и подольше быть с ним!!! «Память обо мне под прессом! Исчезнуть она не могла! Проснется!»

В моем-то воображении преград между мною и сыном не существовало. Сердце было распахнуто ему навстречу и вширь и вглубь. «Мы с ним, с моим-то мальчиком, во всем разберемся сами. Без посредников. Я разгадаю его увлечения, войду в его мир. И — завтра же!»

Но… «завтра» у меня уже не было.

На следующий же день Бахарев пресек возможность дальнейших с ним встреч:

— Я увез сына за город к родственникам. Ни вам, ни ему свидания ничего кроме вреда не принесут.

Обескураженная неуемностью самоуправства Бахарева, я только выговорила:

— Или вы сию минуту привезете сына в город и дадите мне с ним видеться, или я сегодня же иду с документами в суд!

— Суд вам ничем не поможет! — парировал он.

— Кто же мне тогда поможет???.. Помогите — вы!!!

Сомкнув губы, Бахарев замолчал.

Так он быстрее, чем следовало, подвел все к необходимости судебного разбирательства.

Судья, привлекательная женщина лет тридцати, с ясными глазами, не то с недоверием, не то недоуменно, но тем не менее внимательно выслушала меня. Приняла документы. К тому же моими друзьями в адрес суда были написаны десятки писем. Каждый рассказывал в них все, что знал о рождении Юрика, о том, как он рос, как его украли и как я и они разыскивали моего сына.

В присутствии трех заседателей беседа со мной и Бахаревым была назначена на следующий день.

Отвечая на вопросы судьи, пришлось рассказать все с самого начала. Про лагерь, лазарет, рождение сына, про обещания и обман Бахарева, освобождение и все последующее.

Упершись локтями в колени, пригнув головы, сидели трое мужчин-заседателей. Похоже, из рабочих. Молчали.

Дослушав рассказ до момента, когда Бахаревы тайком скрылись с Юриком, судья прервала меня и обратилась к отцу моего сына:

— Скажите, Филипп Яковлевич, эта женщина рассказывает правду?

Ожидая препирательств и лжи, я поразилась его неожиданно краткому ответу: «Да!» и волнению, которое он не сумел скрыть. Можно было подумать, что сам он только сейчас представил себе все таким, каким это было объективно.

Результатом встречи было единодушное решение заседателей: «Привезти ребенка, дать мальчику видеться с матерью».

Бахарев решения не оспаривал. Его уступчивость насторожила.

— Завтра в три часа дня приходите к нам домой, — сказал он, когда мы вышли на улицу.

— В таком случае поговорите до этого с Юриком. Объяснитесь с ним. Скажите ему что-нибудь вроде того, что я была приговорена врачами к смерти, отправлена далеко в горы. Вы думали, я не выживу, и потому скрыли, не сказали ему правду.

Я была готова к любому подвоху, к тому, например, что, придя к ним, не застану сына. Но ожидало куда более коварное и страшное.

Едва мы с Нелли вошли в комнату, где Юрик за обеденным столом готовил уроки, как Бахарев, предварительно с ним ни о чем не поговоривший, указал на меня и, словно рванув на себя какую-то страшную рукоятку, выпалил:

— Юра! Это — твоя мать!

Сын испуганно вскинул глаза и тихо выдохнул:

— По-че-му?

Помертвев от тихого и страшного вопроса сына, сбитая с ног оголтелым штурмом Бахарева, пытаясь хоть что-то и как-то спасти, я бормотала:

— Юрочка, ничего страшного. Так бывает. Ты сейчас все поймешь. Разве ты меня не помнишь, забыл, как я приезжала к тебе в Вельск? Несколько лет я не вставала с постели. Теперь поправилась. Сразу приехала к тебе. Мы все тебя любим…

Ни на кого не глядя, не поднимая глаз, сын повернулся и вышел из комнаты.

У Бахарева это был не стихийный срыв чувств. Подготовленный, изощренный удар по обоим сразу! Даже по пространству вокруг нас. Удар шоком, загодя перекрывающим то, что неминуемо и естественно должно было родиться у Юрика ко мне.

В доли секунды Бахарев вогнал в психику сына ощущение катастрофы. Я стала для него обозначением несчастья. Первого несчастья! И залечить, снять это с души сына мог один отец. В своем доме. Без «гостьи». Оставшись с ним наедине.

Математика хода. Внезапность нападения. Я с этой тактикой сталкивалась. Не раз попадалась на этом.

Основным условием для дальнейших встреч с сыном было, как заявил Бахарев, непременное присутствие при них Веры Петровны.

Говорить с сыном, видеться в ее присутствии? Не дать нам быть вдвоем? Могло ли быть что-нибудь кощунственнее и невыносимее?

— Нет, нет и нет! — запротестовала я. — Только не это! Только не она!

— Как хотите! Без этого не разрешу! И никакие суды мне здесь не указ! — стоял на своем Бахарев.

Имея в виду собственный опыт воровства, Бахаревы стерегли нас с сыном, опасаясь того же с моей стороны.

С завидной энергией, то вбегая, то выбегая из комнаты, Вера Петровна хлопала дверьми, демонстрируя тем свое неудовольствие и раздражение происходящим.

«Суды — не указ!» «Не разрешу!»

Она теперь повсюду следовала за нами третьей.

— Тебе понятно, Юрик, почему герой фильма?.. — наклонялась я к нему в кинотеатре на картине «Между двух океанов».

— Ой, не забивайте вы ему голову заумными вещами. Он еще маленький, — вмешивалась она. — Помнишь, Юрочка, как ты купался в таком же море с папой?