Юрий Папоров - Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

— Привыкнешь, Габо. В конце концов, не на погост же тебя несут! Мишель де Монтень еще четыре века назад утверждал, что слава и покой суть две вещи несовместные. — Альваро Мутис чувствовал и радость, и огорчение — он уже знал о намерении Габриеля уехать в Испанию.

— Коньо, никогда не думал, что это так чертовски смердит. Еще труднее дышать, чем когда я возился с кино. Но, Альварито, дорогой, сейчас мне как никогда надо много работать. Столько глаз теперь устремлено на меня!

— Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему. Франсуа де Ларошфуко. Ты найдешь выход, Габо.

— Решено! Мы летим в Барселону. Латинская Америка завоевана. Карахо, согласись, Альваро, теперь пора покорять Европу! Для этого мне необходимо быть рядом с Кармен Балсельс. Она молодец!

— Это верно, Габо, я слышал, она уже договорилась во Франции о переводе «Ста лет…». А я буду здесь потихоньку подыскивать дом. В Сан-Анхель-Инн, конечно! Рано или поздно, я это твердо знаю, ты вернешься в Мексику. Я уверен! Ты не можешь жить без домовых. Гарсия Лорка был прав: «В Мексике много разных домовых». И потом, ведь именно здесь тебя посетила слава…

— Послушай, Альваро, а что происходит с твоим романом о Боливаре?

— Я утонул в море его переписки и прочих документов. История оставила их навалом. Сорок две тысячи писем! Когда он только успевал? Когда, я спрашиваю, ему было заниматься освобождением Латинской Америки? Похоже, надо считать, что я забросил эту затею.

— Тогда, Альварито, я заберу собранный тобою материал?

— В день проводов я с большим удовольствием поднесу тебе в дар все папки.

Если бы Гарсия Маркес знал, что происходило в ту минуту в душе Альваро Мутиса, поэта и друга писателя, сыгравшего в его жизни такую значительную роль, Габриель в тот вечер не покинул бы его дом так просто.

В середине июля 1967 года состоялись прощальные ужины с друзьями. Поначалу в домах самых близких друзей: писателя Хуана Гарсия Понсе, деятелей кино Луиса Висенсы, Эмилио Гарсия Рьеры и Луиса Алькорисы, а затем у Висенте Рохо, Гарсия Аскота-Элио и у Альваро и Кармен.

Шикарный ужин закатил Гарсия Маркесу в знаменитом кабаре «Ла Фуэнте» кинорежиссер Артуро Рипштейн. Приглашали Габриеля и Мерседес к себе на обед и Эммануэль Карбальо и Неус Эспресате.

— Так что, Габо, я испытываю двойную радость — и за тебя, и за себя. — Эммануэль говорил несколько напряженно.

— Я тоже, — подтвердила Неус.

— Я не ошибся в том, что «Сто лет одиночества» — одно из выдающихся произведений, какие нечасто встречались в истории литературы. — Хозяин дома откупорил бутылку виски «Белая лошадь».

— Этим я во многом обязан моим друзьям и очень им благодарен. — Габриель взял из рук Эммануэля стакан. — Но я не знал, что «Судамерикана» не издает книг с предисловиями.

— Это нестрашно. Главное, ты мастерски показал, что невероятное и мистическое вполне реально и даже обыденно. Порой оно более реально, чем сама жизнь. Кто-то уже назвал это «волшебным реализмом».

— Иногда писать таким образом было очень легко. Я просто вспоминал то, что мне в детстве рассказывали бабушка и мои тетки. Тогда это меня завораживало, как истории из «Тысячи и одной ночи».

— Мы все восхищаемся тем, что ты создал. И тем, что это создано именно в Мексике. Это несомненно! Однако семь великих городов оспаривали посмертную славу Гомера, а при жизни он выпрашивал на хлеб.

— Я через это прошел. — Габриель насторожился.

— Об этом я и хочу сказать. У тебя, Габо, теперь будет столько денег, что они, вкупе со славой, сделают тебя другим человеком. Это печально, но неизбежно. Не обижайся, но это будет именно так.

— Я не такой, как ты думаешь, Эммануэль!

— Вспомни Гете. Лавровый венок приносит больше страданий, чем счастья. Ты испытаешь это на себе.

— Потому я и утверждаю, что мне нужно найти такой уголок на земле, где можно было бы уединиться.

— Вот видишь! Твои мексиканские друзья тебе уже в тягость. Но, Габо, увы, теперь тебе такого уголка не найти на всей земле.

— Да быть того не может!

— Уж очень ты строго судишь, Эммануэль, — в разговор вступила Мерседес. — Мой Габо не такой, как все.

— Вот именно, — сказала Неус. — Не захотел отдать нам свой роман. Ладно, я его давно простила. Понятное дело, слава… Эммануэль прав! Габо очень скоро узнает, что это такое.

— Надо быть невероятно стойким. — Эммануэль подлил виски в стакан Габо. — И обладать особым даром, чтобы не позволить популярности изменить тебя.

— Габо такой и есть! — Мерседес продолжала защищать мужа.

— Вспомним сентенцию Вольтера: Un instant de bonheur vaut mille ans dans l'histoire.

— Минута счастья стоит большего, чем тысяча лет славы, — перевел Габо.

— Если только Мерседес будет доставлять тебе эти минуты. — Неус старалась разрядить обстановку.

— А я уверен — мы потеряли нашего Габо. Ему не устоять против всемирной известности и кучи денег.

В тот вечер Гарсия Маркес покинул дом своих друзей в сильном раздражении; тогда он еще не чувствовал никаких признаков болезни, которая называется «испытание славой».

Но очень скоро эта болезнь заявила о себе.

Накануне отлета Мерседес с детьми в Барранкилью (это было за три дня до того, как дом № 19 по Улице Лома был сдан его владельцу) у Гарсия Маркеса собрались друзья, но проводы получились печальными. Все много пили, напрасно пытаясь развеселиться.

Проводив Мерседес с сыновьями и закрыв дом, Гарсия Маркес перебрался в квартиру Луиса Висенсы, а 1 августа улетел в Каракас, чтобы принять участие в XIII Международном конгрессе ибероамериканской литературы и присутствовать на вручении литературной премии имени Ромуло Гальегоса перуанскому писателю Марио Варгасу Льосе за его роман «Зеленый дом».

Гарсия Маркес был знаком с Варгасом Льосой только по переписке. Их встреча состоялась в аэропорту «Майкетия». Самолеты из Лондона и Мехико приземлились в Каракасе один за другим.

— Я с восторгом читал твой роман «Сто лет одиночества», — сразу заявил Варгас Льоса; они горячо пожали друг другу руки и, как принято в Мексике, похлопали друг друга по спине. — Следующая премия Гальегоса — твоя. Не сомневайся!

— Мне не до премий, Марио. Куда бы скрыться? Мне надо писать, — сказал Габриель.

— Я теперь с еще большим пылом готов приступить к нашей давней затее — написать роман в четыре руки.

— Это было бы здорово! О трагической и нелепой войне между нашими странами.