И и Я. Книга об Ие Саввиной - Анатолий Исаакович Васильев

Внизу: Ия Саввина и Анатолий Васильев. Уренгой, 1984 г.

Ия Саввина и Олег Ефремов.

Вверху: во МХАТе на сборе труппы. 1983 г.

Внизу: кадр из фильма "Продлись, продлись, очарованье (режиссер Я. Лапшин). Свердловская киностудия. 1984 г.

Вверху: Дмитрий Брусникин. Роман Козак. Ия Саввина на заседании Правления Художественного театра. 1987 г.

Внизу: с Полиной Медведевой в спектакле “Московский хор" (по пьесе Л. Петрушевской). 1988 г. Фото И. Александрова.

Вверху: Ия и автомобиль. "Автоледи. автораб "

Внизу: фотография, про которую Ия говорила: "Отпечатай мне их много маленьким форматом. Буду людям дарить на манер визиток". Фото А Васильева.

Вверху: "2 Васильева и я. Поём что-то веселое". Анатолий Васильев, Ия Саввина, Владимир Васильев.

Внизу: Элла Бруновская, Владимир Васильев, Ия Саввина у дома Васильевых в деревне Рыжевка. 1990-е гг.

Вверху: с сыном Сережей. Внизу: Ия Саввина и Анатолий Васильев.

Вверху: с Анатолием Васильевым и Александром Новожениным. Внизу: с Владимиром Васильевым. 1990-е гг.

МХАТ. Вверху: Ия Саввина и Дмитрий Брусникин в спектакле Новый американец" (по произведениям С. Довлатова). 1994 г. Внизу: в спектакле "Рождественские грезы" (по пьесе Н. Птушкиной). 1998 г. Фото И. Александрова.

Деревня Дорофеево. 2000-е гг.

Юбилей Ии Саввиной на сцене МХАТа. 2006 г.

Сева

(Всеволод Михайлович Шестаков)

Цитата из “врущей" статьи в “Литературной газете":

В доме ее первого мужа Всеволода Шестакова была огромная библиотека, прочитанная ею до конца. Отвергнутые поклонники не без ехидства утверждали, что на выбор провинциалки повлияла обстановка старомосковского дома с богатым библиотечным собранием, потомственным профессорством мужа, холодноватым аристократизмом свекрови.

ИЯ: Да не было там библиотеки, да библиотека-то началась с того, что я привезла книги из своего Боринска, где их всё время покупала. С 1972 года мы в разводе с мужем, но до сих пор купленное мной полное собрание сочинений Маяковского так там и осталось (мне некогда было многое забирать, да и некуда было). И получается, что мой выбор спутника жизни определился не по чувству, а по какой-то мерзости. Аристократический дом… Какой он был аристократический? Этот дом был замечательный, добрый, и моя аристократическая так называемая свекровь, Янина Адольфовна, она на 90 процентов выходила моего больного сына, она бросила работу ради этого, она до конца своих дней любила меня, по-моему, даже больше, чем своего сына. А оказывается, я вышла замуж за библиотеку, за аристократизм, за что-то, за нечто.

Они давно были в разводе — Сева и Ия. Сева часто приходил к нам, вернее, к сыну Сергею: занимался с ним английским языком. Умница, талантливая личность, Сева был прекрасным собеседником, человеком огромной эрудиции. После занятий с Серёжей — кухня, чай-кофе и “прият-ственные" для меня разговоры, надеюсь, и для него. Трепались до тех пор, пока Ия (быть может, из ревности) не обрывала нас: “Господи, как вы надоели!" Острая на язычок Ия не упускала возможности в спину уходящему Севе проворчать: “Мандалай!" — одно из любимых ее ругательств, обозначающее на самом деле город-порт в Бирме.

История их взаимоотношений мне малоизвестна, Ия никогда мне про них не рассказывала.

Знал, что познакомились в студенческом театре МГУ, занимали лидирующие позиции: на них, особенно на Ию, в спектакле “Такая любовь" сбегалась смотреть Москва (да простят меня другие участники спектакля). А Севу я потом увидел в спектакле “Хочу быть честным". Поверьте, это была потрясающая актерская работа непрофессионального актера, гидрогеолога, профессора МГУ!

Наши пути — мои и Севы — пересеклись совершенно непредсказуемым образом в 68-м году. (Как давно!) В то время в моем Театре на Таганке шел спектакль “Жизнь Галилея" с Высоцким в главной роли. Когда Владимир в очередной раз “загулял", разгневанный Любимов всенародно объявил, что потерявшего всякие представления о дисциплине и порядочности Высоцкого он заменяет в спектакле другим исполнителем. Сам Любимов решил или кто-то подсказал, не знаю, но возникла кандидатура Всеволода Шестакова. Были два месяца репетиций. Стало быть, Любимов относился к этой идее вполне серьезно. Юрий Петрович знал, что такую роль может осилить не просто талантливый лицедей, а (и это — главное!) неординарная личность, обладающая мощным интеллектом. Сыграть ученого — задача не из простых. В результате всё случилось так, как случилось. “Оклемался" Высоцкий, а театральные решения, оценки, пристрастия, да просто — жизнь, целиком построены на сугубо личностных, субъективных приоритетах. Любимов простил Высоцкого (а как же иначе?), и дело с Всеволодом потихоньку заглохло, а жаль! Мне, видевшему Севу на сцене, было крайне интересно увидеть его в роли Галилея. Высоцкий — талантливый актер, а что касается недюжинного интеллекта, тут, я уверен, Сева мог бы и обыграть Владимира. Ему изображать-то ученого не надо: он и был им. Напомню, это было время космонавтов, физиков, кибернетиков, которыми все восхищались, не исключая меня и Высоцкого. Четыре года до этого, сидя рядышком в гримерке, мы бесконечно говорили об этих таинственных “большеголовых" ученых-ядерщиках. Володя даже песню про них написал, и не одну. Между прочим, на афише спектакля “Жизнь Галилея" указано: “Музыка из произведений Дмитрия Шостаковича". Чуть ниже: “Музыка к стихам — Бориса Хмельницкого, Анатолия Васильева". (Да нет, не “между прочим"!) Этот музыкальный казус имеет право на некоторое объяснение.

Отчисленный с первого курса Щукинского училища за хулиганство, я, благодаря мягкости и жалостливости ректора Бориса Евгеньевича За-хавы, был все-таки восстановлен, правда, на курс ниже (перст судьбы!). На этом курсе учился Борис Хмельницкий. Мы как-то сразу нашли друг друга: сыгрались, спелись. Это было время расцвета “самодеятельной" песни, бардов и менестрелей. Несмотря на оттепель, в исполнении песен этих авторов чудилось что-то запретное, интимно-подпольное, крамольное. Надо сказать, мы с Борисом лихо исполняли