Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Мыслями он с теми, кто все еще на передовой, в окопах. «Клацаете затворами — и ничего нового? Они вас уже шкворили в траншее? Кого еще покалечили? Что поделывает наш любимый капрал?» Месяц спустя он пишет Миддендорфу о тех общих знакомых, которые умерли в госпитале или лежат там с тяжелыми ранениями. Язык его писем грубоват и выглядит деланым, будто ему важно не дать вырваться наружу внутреннему напряжению. Подписывается кличкой «мазила», которую заслужил у друзей за небрежный почерк. «Большущее спасибо за открыточку. Ранки мои заживать не хочут. Позаботился, однако, о том, чтоб задержаться в госпитале сём лазареточном. Шашни завел с дочкой инспектора всемогущего и писарем хитрым заделался при унтере от полиции. И коль не упасть кирпичу на главу его расчудесную и не стать ему годным к воинской службе иным образом мерзопакостным, то провел бы он здесь и всю зимушку морозную. Может в город выходить, когда хочется, девушек себе заводит с Рейна поядрёнестей, на концертах бьет по клавишам рояля с виртуозностью, сестрами Креста Красного обожаем, их до дома отчего провожаючи, всеми горячо любим, человек сей человечнейший. Палата у него отдельная, с постелюшкой мягкою. Музыку сочиняет, книжки читает разные и о собрате Доппе милом своем думает! Подражать он мне должен камраду хитрому. Приходит он в канцелярию, любезничает с дочкой инспекторской и ребят докторских учит музыке. И остается, как и я, в лазарете чудном нашем удивительном при жратве столь пользительной. О жаркое чудное из свиньи откормленной! Только ноют все еще раны его гнойные».

В письмах он хочет казаться веселым, таков он и есть, но увиденное на фронте постоянно перед глазами. «Премерзкое это занятие — в такой собачий холод ползать по воронкам. Стоять на посту, коченея на ледяном ветру, и вообще не чувствовать себя человеком. На днях сюда прибыл санитарный эшелон из Камбре. Ребята тоже очень жаловались на лютую стужу в окопах. Немало страшно изувеченных, с ампутированными конечностями, у некоторых раздроблены кости... Сидеть тут в тиши и тепле кажется мне порой преступлением».

Рождество он празднует в Дуйсбурге. «На Рождество и Новый год в отпуске не был, из-за запрета на отпуска. Но и здесь праздник был прекрасным. Сестры милосердия заезжали в каждую палату с ангелочками и сверкающей огоньками елочкой, с подаяниями и подарками. Бедняги в своих койках были тронуты до глубины души и потому не смогли спеть ни одной старинной песенки. Иной проводил рукой по глазам. А “старики” плакали как дети и топили в белых подушках сердечную боль и тоску по родному дому. Я все это видел. Потому что помогал сестрам, вручая каждому раненому три марки как подарок от жителей города».

В эти первые дуйсбургские недели он начинает писать. «А пиши-ка ты о жизни, какая она теперь есть. Интерес большой, потому как пишется роман», — сообщает он Георгу Миддендорфу вскоре после поступления в госпиталь. Судя по этому письмецу, можно, пожалуй, сказать, что тема, развернутая потом в романе «На Западном фронте без перемен», рождается и начинает зреть в нем сразу же после пережитого на фронте. Заводя разговоры с товарищами по госпиталю, он слушает их рассказы, а в письмах Миддендорфу все больше вопросов о ситуации на фронте и настроении солдат, сражающихся на передовой. Мы знаем, что вскоре он оставит эту работу. 6 марта 1918 года умрет Фриц Хёрстемайер, и Ремарк возьмется за совсем другие вещи — стихи и роман, который опубликует в 1920 году под названием «Приют грёз». Эти первые более или менее серьезные поэтические и эпические опыты выдают в нем романтически настроенного мечтателя и умного не по годам «философа». Любимый учитель ушел в мир иной, навсегда оставшись в памяти ученика. Он и «оттуда» будет оказывать влияние на его творчество. Для романа о войне Ремарку не хватает пока ни отдаленности от нее во времени, ни художественной зрелости.

В госпитале города Дуйсбурга Ремарк пробыл до конца октября 1918 года. А в апреле было напечатано его первое стихотворение. Оно появилось в «Шёнхайт», любимом журнале мечтателей-мансардовцев, называлось «Я и Ты» и обращено было к покойному Фрицу. О мрачном пути и юном горящем сердце шла в нем речь. А смерть, которой автор еще совсем недавно, можно сказать, смотрел в глаза, обретала неоромантический ореол. Одинокий путник, бредущий в ночи и смиренно принимающий удары судьбы, еще не раз встретится нам в творчестве Ремарка. Читатель напрасно станет искать в его стихах признаки того нового, волнующего языка, которым пользовались такие лирики-экспрессионисты и — дадаисты, как Август Штрамм, Эльза Ласкер-Шюлер, молодой Готфрид Бенн или юный гений Георг Гейм, утонувший в реке Хафель во время катания на коньках. Нет ничего похожего на элитарно-отточенные гимны Стефана Георге или меланхолически-печальные песнопения Гуго фон Гофмансталя. Чужда Ремарку и отважно-насмешливая лирика Ведекинда и Моргенштерна.

Я и Ты Иду своим немым путем Сквозь ночи мрак, сквозь ночи мрак. Не плачу я, лишь молча я Бреду один сквозь ночи мрак. Пусть путь мой — боль, пусть мрачен путь, Но юным сердцем весь горя, Я молча лишь склоню главу — И снова в путь, ведь знаю я: Когда-то путь я свой свершу, Когда-то день я воскрешу, И вспыхнут розы под ногой — И я помилован тобой. Когда-то утолится страсть, Утихомирятся мечты — Великий миг, глубокий сон — Вдруг явь: едины Я и Ты![21]

Когда он пишет эти строки, ему нет и двадцати. В такой же тональности выдержано и то, что затем публикуют «Шёнхайт» и «Оснабрюкер тагеблат». Из газеты родного города его стихи перепечатывает журнал «Югенд». Бывает, рифмуются и названия: «Abschied», «Nocturne», «Abendlied»[22].

О мировой скорби, конечно же, высоким слогом: «Я с вами был, к вам сердцем прирастая, / И по ночам так нежно догорал / Огонь свечи, на женской коже тая, / Но никогда я вам не доверял. / Сидел с друзьями часто я всю ночь, / Смеясь под звон стекла и отблеск вин, / И танцевать, и петь я был не прочь,/ Но я всегда, поверьте, был один».

Порой строки полнятся любовным шепотом: «Близкое — вдали. И лишь/Горизонт проходит твой сквозь сердце. / Руки твои так далеки, / Забыт твой рот, / Твое дыханье — лишь ветер вокруг».

Встретится читатель и с отказом от земных благ: «Звезда влечет меня сильнее женщин, / А над порывами встают вопросы. / Бог умер бы, о, окажись вдруг вечен / Дух сладострастья, а не путь в торосах».

Насмешливое высказывание Ремарка о своем романе «Приют грёз» можно с уверенностью отнести и к его стихам: «Книга поистине ужасная... Не напиши я впоследствии чего-нибудь получше, она могла бы спровоцировать и на самоубийство».

Меж тем именно тональностью своих опусов он хочет потрафить вкусам бравого бюргера. Читая его «Прощание», напечатанное в городской газете, поклонники трогательно-наивных виршей узнают, что сам Карл Хенкель ставит «стихотворение молодого и многообещающего автора в один ряд с самыми проникновенными песнями о любви». Могла ли такая оценка не польстить самолюбию молодого поэта? Ведь Карл Хенкель известен всей стране — как поэт с воззрениями эсера и как один из поборников натурализма. И потому наряду с Герритом Энгельке, пролетарским поэтом, умершим в конце войны в британском плену, его можно считать мастером, который служит юному Ремарку образцом и примером. Позже редакция оснабрюкской газеты объяснит повторную публикацию «Я и Ты» «множеством просьб со стороны читателей». Такая публичная поддержка не могла не окрылить порывистого, хотя и очень еще неуверенного в себе пиита. При всей их эксцентричности письма Ремарка более или менее знаменитым собратьям той поры показывают, что значит ему поэзия и каково его отношение к жизни. «У Вас я нахожу то, что так люблю, — настроение!» — сообщает он Людвигу Бэте[23]. «Стихотворение мыслится мне всегда картиной. Живописец стремится к абсолютной гармонии линий и красок, он не нарушит ее лишним цветом, он скрупулезен в работе с палитрой. Вот так же обстоит дело и с стихосложением. Красками служат слова, линиями — их звучание... Человек чего-то стоит лишь как идеалист. Люблю людей, готовых отдать жизнь за идею. Безоглядных! Неистовых! Мы молоды, и это прекрасно! — говорит Гёте». Его захлестывает чувство восхищения: «Духовной жаждою томим, я иду к Вам, чтоб утолить ее из Вашего источника», — пишет он Карлу Хенкелю. Ремарк ищет свой путь, на других взирает снизу вверх, сам себя еще не обрел — вот в чем суть этих его высказываний.