Дорогой мужества - Д. Хренков

и поставили на участке Кобона — остров Зеленец. Это был один из самых трудных участков. Он постоянно находился под обстрелом немецких батарей, расположенных в Шлиссельбурге, над ним день и ночь кружили фашистские самолеты. Частые оттепели делали лед рыхлым, крайне ненадежным. Здесь смотри да смотри в оба. Бывало, пройдет одна колонна по участку — и уже надо переносить трассу. Иногда это приходилось делать по пять-шесть раз в сутки, и все же не всегда удавалось избежать несчастья.　

Как-то Маша возвращалась с обхода. Навстречу ей шла машина, на крыле которой стояла регулировщица Шура Красильникова. Вдруг машина остановилась. Шура соскочила с подножки и стала что-то кричать работавшим неподалеку дорожникам. «Беда случилась», — подумала Мария и бегом бросилась на помощь.　

Лед медленно опускался. Подбежавшие дорожники и девушки — регулировщицы оттащили в сторону прицеп, сбросили на снег продукты, но спасти машину не удалось — она ушла под лед.　

Однажды и сама Трисанова чуть не стала жертвой сурового озера. Домик, в котором размещалась ее команда, стоял на больших санях у самой трассы. Утром, когда девчата, а с ними и Маша крепко спали после утомительного ночного дежурства, в окно домика кто-то сильно постучал.　

— Утонете, черти, — раздался с улицы голос шофера Кузьмина.　

Кинулись к двери, но она не открывалась.　

— В окно! — крикнула Маша.　

Всем удалось выскочить. А домик, вместе с постелями, инструментом, маскхалатами дорожников, которые, чтобы не таскать их каждый раз домой, оставляли у девчат, — все ушло на дно озера.　

Был у регулировщиц коварный враг — промоины, которые то там, то здесь образовывало непонятное ладожское течение. Движение на таком участке трассы временно прекращалось. У промоин скапливались десятки машин. А это-то и нужно было фашистским летчикам.　

Однажды к одной из таких промоин подошла колонна машин. И не успела еще первая из них пройти через мостик, как показались вражеские самолеты. Видит Маша, как один из шоферов, рослый детина с небритыми щеками, выскочил из кабины и юркнул под кузов. Из-за струсившего водителя остановились и другие машины. Маша бегом бросилась к грузовику.　

— За руль, сукин сын! — крикнула она. — Не поедешь — убью на месте.　

И наставила на шофера автомат. Тот испуганно посмотрел на девушку, торопливо залез в кабину, завел машину и повел через мостик.　

Самолеты сбросили бомбы, по они не причинили большого вреда. Рассредоточенная колонна продолжала путь, а повторить удар фашисты не смогли. Наперерез им уже шли наши истребители.　

Небритый здоровяк, так испугавшийся вражеских самолетов, запомнил Машу крепко-накрепко. Он не был трусом, и то, что с ним случилось, произошло, видимо, потому, что человек впервые попал на ледовую дорогу. А здесь лучшее средство спасения — быстрое продвижение вперед. Теперь, проезжая по трассе, он бросал на Машу виноватый взгляд, а однажды не выдержал, остановился.

— Здравствуй, сержант.　

Обычные слова, но произнесены они были как благодарность за большую услугу.　

* * *　

После Ладоги Трисанова прошла по многим дорогам Ленинградского фронта. Она управляла движением в Шлиссельбурге, под Лугой, в городах Прибалтики. Но ни одна из них не запала так в сердце и память, как «Дорога жизни». В других местах тоже было трудно и опасно, но там под ногами была родная земля, там было где укрыться от пурги и мороза.　

Только переправа у Долгой Мельницы, что пересекала дорогу на Гдов, может сравниться с трудностями на ледовой трассе. Сюда Маша Трисанова попала уже в 1944 году, когда блокада была снята полностью и наступление советских войск развернулось по всему фронту. К переправе у Долгой Мельницы шли две наши армии. Шли днем и ночью, мощными колоннами, с тяжелой техникой. За пятеро суток Маша спала не более десяти часов и ела, наверное, не более пяти раз, да и то одну картошку. Даже за сапогами в батальон никому не удалось съездить. Так и ходила по лужам в валенках…

И. Ворожейкин, С. Кугаевский　

ГЕРОИ НОВОРЖЕВСКОГО ПОДПОЛЬЯ

ГОЛОС РОДНОЙ МОСКВЫ　

Резкий ветер горстями бросал колючий снег в лицо. Он обжигал щеки, пробирался за воротник. Метель неистовствовала. Опасаясь встреч с полицаями, Толя Острогорский шел полем, утопая по пояс в сугробах. Заметив темные очертания деревни Трохачево, облегченно вздохнул:　

— Наконец-то. Только бы застать дома…　

Вот и знакомая изба, где живет Саша Хлебодаров.　

Оглянувшись, юноша осторожно постучал в дверь.　

— Кто там?　

Толе показалось, что мужской голос дрогнул.　

— Откройте, Роман Егорович.　

— Носит тебя нелегкая, — вместо приветствия проговорил отец Саши, плотно закрывая дверь.　

Саша перебирал книги. На одной из них Толя прочитал: «История СССР».　

— Не забываешь про школу?

— А ты? — вместо ответа спросил Саша.　

На минуту ребята замолчали. Затем заговорил Толя, горячо, убежденно:　

— Саша, дружище, нельзя нам больше бездействовать. Вот мы хотели через линию фронта перебраться. А разве нельзя быть полезным Родине здесь, на оккупированной земле, в нашем Новоржеве? Нужно только быстрее решиться. Если ты согласен, то нам, как комсомольцам, надо потолковать с другими ребятами.　

На другой день Толя Острогорский и Саша Хлебодаров побывали у Васи Барихновского, Володи Баркова, Игоря Соколова, Кима Петрова. Через несколько дней все, с кем говорили Толя и Саша, пришли на квартиру Игоря. Собралось больше десяти юношей и девушек, бывших учеников Новоржевской средней школы.　

— Интересная штука получается, — сказал Барихновский, показывая ребятам приказ коменданта Новоржева. — Хлеб отдай, скот отдай, сам работай на немцев, а теперь еще и радиоприемники отбирают. Только приемничек-то я им не сдам, хотя он и не работает.　

— Приемник! Вот здорово! — радостно воскликнул Петров. — Что же ты молчал, чертушка!　

Две ночи возились друзья со старым приемником, но он упорно молчал.　

— Ничего, ничего, заговорит, — подбадривал себя и друзей Вася, поворачивая, наверное, в сотый раз выключатель.　

И вдруг раздался перезвон кремлевских курантов. Подпольщики на какой-то миг замерли, затем схватили карандаши. Диктор читал приказ Верховного Главнокомандующего о разгроме фашистских войск под Москвой.

И еще одна ночь была бессонной: ребята писали листовки. Утром Барихновский отправился в Новоржев. На окраине города его задержал патруль.　

— Куда? — один из гитлеровцев ткнул дулом автомата в Васину грудь.　

— В комендатуру, — ответил Барихновский.　

— А-а, — протянул фашист и повернулся спиной.　

Вася зашагал дальше. У доски объявлений военной комендатуры он остановился, осторожно вытащил из-за пазухи листовку и прикрепил ее поверх распоряжения гитлеровских властей. Затем юноша неторопливо прошел к афишной тумбе…　

Вскоре всюду, где отважный подпольщик наклеил листовки, толпились люди.　

— Вот это новость! — восхищенно говорил старик в дубленом полушубке. — Выходит, капут немцам под Москвой. А они-то брехали…　

О разгроме гитлеровцев под