Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

своему другу и сообщает ему о грядущей свадьбе. К своему удивлению, он отправляется в дальние комнаты жилища, где живет позабытый отец. Удивление, связанное с действием – и можно даже сказать с выходом-из-самого-себя, – сталкивает его с действительностью, до сих пор остававшейся скрытой. Преображающее событие, которое вторгается в сознание и заставляет понять, что по-настоящему мы еще не жили. То, что здесь с нами происходит, – это захваченность непрожитым.

Удивление от самого себя охватывает не только Георга, но и Кафку. Рассказом «Приговор», который был написан на одном дыхании за ночь, Кафка удивил самого себя. Никогда еще ему не удавалось вплотную соприкоснуться с непосредственными импульсами своей жизни. А поскольку жизнь всегда «бесспорна», Кафка может заявить и о «бесспорности» рассказа. Истина – только в бытии, а не в сознании этого бытия. «Истина неделима, а потому не способна познать саму себя; кто хочет познать ее, тот должен быть ложью». Применительно к литературному тексту это означает: он должен обладать авторитетом исходного текста, вокруг которого затем сложатся мнения, но эти последние никогда не смогут приблизиться к его «бесспорности».

Истина, которая открывается Францу Кафке благодаря «Приговору», гласит: он вынес смертельный приговор и своим намерениям жениться, и отцу. В этом состоит внутреннее действие, которое в рассказе выполняется с «совершенной необходимостью», хотя во внешней жизни и не имеет места. Письмо способно опережать жизнь на несколько шагов.

Испытывая чувство тревоги, Кафка скрывает от Фелиции то, что в самом рассказе остается совершенно явным: «Находишь ли Ты в “Приговоре” какой-нибудь смысл – я имею в виду какой-то прямой, связный смысл, чтобы можно было пересказать? Я не нахожу да и объяснить в этой вещи не могу ничего»[90].

Разумеется, уж он-то этот смысл отыскал, но он боится того, что выступило ему навстречу из рассказа: желание смерти, направленное против отца, и самоубийственное желание жениться.

Уже одного этого достаточно, чтобы Кафка почувствовал вину перед Фелицией еще до того, как попросил ее руки.

Глава 4

Письма к Фелиции. А между тем, «Превращение». Жук и непрожитая жизнь. Семейные узы. Страшное и вожделенное дело. Еще и для смеха.

20 сентября 1912 года – за два дня до той ночи, когда был окончен «Приговор», – Кафка написал первое письмо Фелиции. Оно еще осторожное, прощупывающее. Но уже во втором письме неделю спустя он расспрашивает Фелицию о том, когда она позавтракала, когда отправилась на работу, какой вид открывается из ее комнаты, чем она занималась после работы, с какими людьми встречалась, какая стояла погода, как ей спалось. Удивительно: Кафка, который уже в третьем письме открывает Фелиции душу, поначалу мало интересуется ее мыслями и чувствами. Что до него, как он уверяет, – внешняя действительность ничего не смогла бы сообщить о его личности. Зато у Фелиции он выпытывает дотошный протокол как раз такой внешней действительности.

Ответные письма Фелиции не сохранились. Без сомнения, по мере того как переписка набирала обороты, она тоже стала писать о своей внутренней жизни, но Кафка столь мало обращает на это внимание, что по его письмам мы можем составить себе разве что очень неопределенный портрет этой женщины. Уверенная в себе, стойкая, решительная, профессионально успешная, амбициозная – такой видит ее он, или такой он хотел бы ее видеть.

Наверное, поначалу Фелицию напугал обрушившийся на нее поток писем. Не без кокетства она замечает, что в тот вечер он не особенно-то обращал на нее внимание. На это Кафка отвечает огромным письмом, в котором детально описывает тот первый совместный вечер, рассказывает, во что она была одета, как поправляла прическу, о чем говорила, напрочь забыв о еде, как внимательно рассматривала фотографии его веймарской поездки и с каким благоговением комментировала снимки из дома-музея Гёте, отмечает быстроту, с которой она «выскользнула» из комнаты и немного спустя снова объявилась, готовая к выходу, как затем он молчаливо и стеснительно провожал ее, а она со своей стороны пыталась возобновить разговор, как в момент прощания он снова упомянул поездку в Палестину, «которую, похоже, никто, кроме меня, всерьез не принимал»[91].

Сразу после этого длинного письма он посылает ей короткое с извинениями: «Вы не должны думать, что нескончаемыми посланиями вроде вчерашнего, из-за которого я и так уже себя ругаю, я помимо досуга на чтение вознамерился лишить Вас еще и времени на отдых и сон и жду пространных и точных ответов на свои письма»[92]. Но именно это он и делает. Он просит ее как можно быстрее и исчерпывающе отвечать на его письма. Недолго до момента, когда он будет упрекать ее за то, что какие-то из ее писем не пришли или оказались слишком короткими. Он посылает телеграммы, чтобы оповестить ее о том, что письмо от него скоро придет, или напомнить ей, что ждет ответа. Он исчерпывающе описывает состояние своей души в ожидании ее писем. Поскольку они еще мало пережили вместе, в основном он пишет о том, как пишет письма и как ждет писем.

Он принимается заваливать ее советами. Она пожаловалась на головную боль? «Перестаньте употреблять пирамидон и все подобные средства! – отвечает он. – Нужно идти к причинам головных болей, а не в аптеку»[93]. Ей не следует забывать, что исцеление может идти только от «человека к человеку». Впрочем, сам он находит исцеление только в писательстве: «В сущности, вся моя жизнь издавна состояла и состоит из попыток писательства, в большинстве своем неудачных. Но не будь этих попыток, я бы давно опустился и стал мусором, достойным лишь веника и совка»[94].

Чуть позднее, 17 ноября, он приступает к «Превращению» – рассказу, в котором ставшего жуком[95] героя по имени Грегор Замза и в самом деле выметают с помощью веника и совка. Метафора из письма попала в рассказ.

Закончив рассказ, он пишет Фелиции, что ему нужно было написать его разом, за два десятка часов. Перерывы в работе, занявшей в итоге три недели, повредили бы тексту. Он делится новостями о том, как продвигается дело. Только полностью погрузившись в историю – небольшие перерывы не в счет, – только вверив себя ее непредсказуемости, он сможет ощутить удовольствие от творчества. Продвинуться вперед можно только в случае, если он захвачен. Концовка может быть какой угодно, но вот начало должно быть сильным.

Для рассказа «Превращение» Кафке удалось подыскать особенно сильное начало. Холостяк Грегор Замза однажды утром просыпается и обнаруживает, что превратился в «страшное насекомое». Внешне он выглядит огромным жуком, но