Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги - Эльдар Александрович Рязанов

— Из восемнадцати, — скромно сказал кто-то из нас. Неважно кто.

Хозяин крякнул, сделал знак жене, и мы начали разливать вторую бутылку. Не стану скрывать, мы дружно подмели и вторую сковородку. Поблагодарили. Расплатились. И уехали. В результате на рыло вышло по 27 штук яиц. Если вдуматься, не так уж и много. За четыре месяца нормальной жизни мы бы их съели куда больше. Посчитайте. Ведь наши ежедневные утренние омлеты состояли у каждого из трех яиц…

* * *

Взятку я давал в жизни один раз, но зато Герою Советского Союза. В начале 1956 года я купил свою первую машину «Победа». В очереди на автомобиль надо было отстоять не менее трех лет. Когда в моей жизни ничего не маячило, не светило, деньгами не пахло и неизвестно было, откуда и когда они смогут появиться, я и записался в очередь на автомобиль. Раз (или два раза?) в год я ездил отмечаться. Очередь двигалась медленно, но и я не торопился. В 1955 году в моей жизни произошел перелом — я оказался на «Мосфильме». Там совместно с режиссером С.Н. Гуровым я ставил фильм-концерт «Весенние голоса». Когда до сдачи картины оставался месяц, выяснилось — очередь на «Победу» подошла, надо срочно вносить деньги. Я пошел к Ивану Александровичу Пырьеву, директору «Мосфильма», и, объяснив ситуацию, попросил заплатить мне мою долю постановочных (так в кино называется гонорар режиссеру) немедленно. Вопрос был решен сразу же. Как тут опять не вспомнить добром Ивана Александровича. Я побежал в бухгалтерию «Мосфильма», получил причитающиеся мне 20 тысяч рублей (ровно столько, копейка в копейку, стоила «Победа») и перенес эти деньги из одной кассы, мосфильмовской, в другую кассу, автомагазина. Так, совершенно неожиданно для себя, я оказался автовладельцем. Это было счастливое совпадение. Надо сказать, не первое и не единственное в моей последующей жизни.

Теперь пришла пора ставить во дворе гараж. И удобное место имелось. Но все знали: место для гаража просто так не выделят. Надо давать домоуправу взятку. Только при мысли о том, что я приду к человеку и начну всучивать ему деньги, я от напряжения сразу начинал потеть. Дело усугублялось тем, что наш домоуправ был фронтовиком, и не просто участником войны, а Героем Советского Союза. Для меня Герой Советского Союза являлся тогда персоной священной, я говорю это без малейшей иронии. Война кончилась лишь десять лет назад, уважение к людям, спасшим Родину, было безмерным. А мне говорят: «Надо дать ему рублей четыреста, и он тебе выдаст разрешение на установку железного гаража».

Я не мог через себя переступить. Мне мерещилось, как Герой закричит на меня, начнет стыдить, говорить о моей бессовестности, как я стану, сгорая от смущения, оправдываться, извиняться, что-то лепетать… Несколько ночей я плохо спал. Но была зима! Новенькая машина стояла на улице, на ней царапали нехорошие слова. И все равно я никак не мог решиться на бесчестный поступок. Наконец я все-таки пал! Чувствуя себя омерзительно, зашел в домоуправление, дождался, когда мы остались с Героем одни, и начал, потея и заикаясь, мямлить, держа в руках четыре сотни, про гараж, место и т. д. Речь была до невероятности косноязычной. Но домоуправ понял с полуслова. Он ловко выхватил у меня деньги, пересчитал их и сказал:

— Надо еще сотню добавить. В райисполкоме придется тоже дать…

Тяжелый камень стыда свалился с моих плеч. Я быстро полез в кошелек и достал еще одну сотню. Домоуправ быстро присоединил ее к остальным купюрам. А через неделю я получил вожделенное место. Но в моей душе рухнуло, разломалось, раскололось что-то очень главное. Нет, я не стал циником, не начал считать всех продажными, но отрезвление было чудовищным…

* * *

В морозное утро второго января 1957 года я возился в холодном гараже, пытаясь завести свою первую машину «Победа». С этого дня у нас с женой начинался отдых в писательском доме «Малеевка», что в сотне километров от Москвы. Шесть дней назад моя первая игровая лента «Карнавальная ночь» начала с триумфом демонстрироваться на экранах. Появились восторженные рецензии. Я еще не стал знаменитым, но начинал становиться известным. Зоя, моя первая жена, с которой мы шесть лет проучились в мастерской Козинцева во ВГИКе, прибежала ко мне во двор, в гараж, и сообщила:

— Только что звонили от Михайлова. Он немедленно приглашает тебя к себе.

— А зачем? — полюбопытствовал я.

— Секретарша не сказала. Только говорила, чтоб ты срочно позвонил. Я на всякий случай сказала, что у нас с сегодняшнего дня путевка и ты, может, уже уехал… Мол, пойду посмотрю…

Дело в том, что Михайлов был министром, а я еще ни разу в жизни не видел ни одного живого министра. Тем более ни один министр ни разу меня НЕ ПРИГЛАШАЛ!

— Ты что! — возмутился я. — Пойду немедленно звонить.

— По-моему, не стоит… — сказала умная Зоя. — Уехали мы, и всё…

— А вдруг что-то очень важное, — упирался я. — Ты что?..

Я позвонил по оставленному секретаршей номеру, и мне было сказано, что министр срочно приглашает (именно приглашает) меня к себе.

— Еду! — сказал я окрыленно. Я понимал, что вот наконец-то начинается настоящая жизнь.

Чемоданы, собранные для поездки в писательский Дом творчества — не в какой-нибудь там захудалый профсоюзный дом отдыха, — стояли у двери. Машина, слава богу, завелась, и я поехал на улицу Куйбышева, где размещалось Министерство культуры СССР.

Николай Александрович Михайлов ранее был комсомольским вожаком всей советской молодежи. А потом, очевидно в связи с тем, что он с годами подрос, его бросили на культуру. Далее его сменила на этом посту сама Фурцева. Сперва министр поздравил меня с успехом моей первой комедии и сказал, что у него для меня есть два замечательных творческих предложения — сюжеты для следующей постановки. Я был растроган вниманием и заботой столь высокого лица.

— Я депутат от Омской области, — сказал Михайлов. — Мне звонил секретарь обкома. Они хотят сделать музыкальную картину об Омском хоре. Вот здесь у меня сценарий Тряпичкина (клянусь чем угодно, фамилия подлинная). Вещь, по-моему, правильная. Почитайте и позвоните мне. Я обещал моим омским избирателям, что мы выполним их наказ и подарим им веселую картину.

И он протянул мне рукопись. Я ватными руками взял и промычал что-то невнятное, мол, уезжаю отдыхать, прочту обязательно, спасибо большое за внимание… но я не знаю…

— А теперь второй сюжет. Великолепный! — Михайлов говорил очень тихо, его было еле слышно, я напрягал изо всех сил свои молодые, тогда здоровые уши, чтобы