Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Приведу один пример. В то время как я ходил в управление иностранных дел, живя в квартире своей матери на Соборной улице, моя комната вдруг оказалась реквизированной по распоряжению жилищного управления, во главе которого был какой-то полковник. Жилищное управление состояло из военных лиц и зависело лишь от военного ведомства, являясь для севастопольских обывателей живым доказательством наличия в Крыму военной диктатуры. Само собой разумеется, я отправился в это самое жилищное управление с решительным протестом против реквизиции моей комнаты, принеся с собой соответствующие удостоверения от нашего дипломатического ведомства. После долгих хождений я выяснил, что на мою комнату целился ни более ни менее как сам полковник, стоявший во главе жилищного управления…

Таким образом, жилищное управление в Севастополе существовало в целях подыскания удобного жилища для господ членов самого управления. Тогда я пригрозил, что обращусь лично к Врангелю, если попытки реквизиции не будут немедленно прекращены, указывая на необходимость моего пребывания в Севастополе в качестве дипломатического курьера константинопольского посольства и недопустимость использования исключительных прерогатив жилищного управления в личных целях людей, находящихся во главе его. На другой день реквизиционная квитанция на дверях моей комнаты исчезла, и мою мать впоследствии уже не тревожили с этим делом.

Таковы были порядки врангелевской военной администрации в самом Севастополе, нисколько не уступавшей большевистским жилищным комитетам. Но не все были в таком выгодном положении, как я, ибо за меня, конечно, заступились бы и Трубецкой и, по его ходатайству, высшие военные чины, но каково было положение простых смертных, которые были совершенно беззащитны от подобных жилищных управлений и бесцеремонных реквизиций в пользу лиц, долженствовавших якобы заботиться о размещении военных чинов действующей армии в Севастополе! Им приходилось попросту терпеть издевательства всяких полковников, почему-либо пристроившихся в тылу.

Надо, однако, отдать должное Врангелю: внешний вид Севастополя был подтянутым и аккуратным, напоминая царские времена, само собой разумеется, без присущего им великолепия. Реорганизация строевых частей отражалась и на облике военных. Ростов-на-Дону в деникинские времена выглядел, быть может, более оживлённым и даже богатым, но там царили безалаберность и беспорядок, которых — снаружи по крайней мере — не было заметно во врангелевском Севастополе.

Вместе с тем достаточно было прожить там несколько дней, чтобы увидеть, что население страдает от ужасающей по своим размерам инфляции, бумажные крымские деньги врангелевского правительства, подписанные М.В. Бернацким и его помощником, директором кредитной канцелярии Б.К. Сувчинским, обесценивались с каждым днём, наблюдалась обычная для всего периода гражданской войны картина: бешеное повышение цен на продукты и товары и недостаток денежных знаков. Отсюда, как всегда, спекуляция иностранной валютой. Для меня, в частности, получавшего жалованье в турецких лирах, жизнь была очень дешева, но я на примере своих родных видел, как тяжело приходится жителям Крыма. В этих финансовых условиях фантазии Струве относительно разделения всей России на «советский ад» и «антибольшевистский рай» приобретали особую пикантность. Едва ли нужно упоминать о том, что ни гражданские, ни военные оклады жалованья не могли поспеть за ростом товарных и продуктовых цен, и чиновничество, равно как и офицерство, испытывало непосильную нужду.

Обо всём этом мне пришлось говорить и с самим виновником финансового краха двух южнорусских правительств — деникинского и врангелевского — профессором Бернацким, к которому я пришёл на его частную квартиру в Севастополе на другой день после приезда. У него был, конечно, его неизменный частный секретарь Дембно-Чайковский, и я застал обоих за весьма аппетитным обедом с гусем на второе и крымским вином. Никто, естественно, не может требовать, чтобы министр финансов голодал, даже в стране, где свирепствует финансовый кризис, но психологически этот изысканный обед, которым меня гостеприимно потчевал Бернацкий, толкал на размышления о выгодности министерского положения при всех условиях жизни страны.

Этими размышлениями я не мог, увы, поделиться ни с самим хозяином, ни даже с Дембно-Чайковским. Бернацкий никогда не имел в своём характере героических качеств, но, к сожалению, он не имел также и качеств финансового гения. Ему нельзя ставить в упрёк изысканные обеды в период Врангеля, но удивительная по своей бездарности финансовая политика Деникина и Врангеля — дело его рук.

Бездарная финансовая политика

Во время обеда Бернацкий с чисто министерским апломбом рассказал мне, как он «работает», с восторгом говорил о деятельности экспедиции заготовления государственных бумаг в Феодосии, утверждая, что в настоящий момент он в состоянии удовлетворить любое требование правительства и может выбросить на рынок какое угодно количество денежных знаков. Далее он сообщил, что заказал в Англии колоссальное количество бумажных денег нового образца, которые не успели даже пустить в оборот из-за эвакуации. Бернацкий говорил об этих выпусках кредиток как о своей священной обязанности, путая, по-видимому, своё положение министра финансов с должностью казначея.

Когда я спросил его, думает ли правительство о золотом запасе, Бернацкий с улыбкой превосходства специалиста над профаном стал уверять меня, что золото при настоящей сложной системе денежного обращения в сочетании с общей мировой экономической конъюнктурой не имеет ни малейшего значения и инфляция вовсе не недостаток нынешней финансовой системы, а её преимущество, ибо даёт необходимую эластичность и позволяет правительству удовлетворять нужды населения и армии без всяких задержек. Мне стало жутко и от роскошного по тогдашним условиям министерского обеда, и ещё более — от рассуждений самодовольного министра, вторично производящего финансовый эксперимент по разорению русского края, правда, на этот раз далеко не в таком масштабе, как в деникинские времена.

Между тем Бернацкого вопрос о финансовом кризисе врангелевского правительства интересовал гораздо меньше, чем вопрос о его личном положении в этом правительстве. После общих рассуждений о финансовой политике Бернацкий заговорил о себе и с весьма пикантными подробностями стал описывать свою роль при А.В. Кривошеине. Последний, как он сказал, его «игнорирует и травит». Хотя эти два понятия несовместимы, одно из двух — либо «игнорировать», либо «травить», — но, по словам Бернацкого, Кривошеин его одновременно и всячески обходит, и преследует.

«Игнорирование», говорил Бернацкий, заключалось в том, что дела общего характера, касающиеся всего правительства в целом, решаются в Совете министров без него, а его зовут только тогда, когда речь идёт о финансах, да и то почти всегда ставят перед готовым решением, которому он должен подчиниться. Если он протестует, то большинством голосов всё-таки решают финансовые вопросы вопреки его мнению, и он, таким образом, не столько министерствует в своём ведомстве, сколько является исполнителем воли правительства в финансовых вопросах. Всё это сопровождается и самой настоящей «травлей», так как врангелевское окружение