Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

на год старше, но уже и закончил, и завершил, и защитил, так что между нами не год, а целое поколение. И выглядел старше на поколение. Лицо худое, все в морщинах, череп голый. Глаза лучатся иронией и как бы шутят, но рот скорбно и чуть презрительно сомкнут. Он первый сказал мне фразу, которую позже по-своему, о своей науке, с трибуны озвучили социологи:

— Советская логика — перевод с английского.

Он широко этим пользовался, хорошо язык знал. И одна диссертация, и другая.

Потом, когда началась и развернулась война между Зиновьевым и Смирновым, он, всегда стремившийся оказаться подальше от битв, стал сдвигаться в сторону от логики к методологии науки и ушел куда-то, пропал из моей жизни.

Нам он читал всего полугодовой курс модальной логики, который сохранился у меня в удовлетворительных записях.

В Томске я для своих учеников-математиков сделал из него полный двухлетний курс. Кроме своих многочисленных лекций на разных факультетах я каждую неделю по 20–40 часов корпел над каждой еле дующей лекцией. Слушатели-то математики, им надо не только называть и описывать, но все подряд определять и доказывать.

Никогда в жизни я так много не работал и уж навспоминал Архипыча.

Вячеслав Александрович БОЧАРОВ. Слава. Он закончил университет ровно в тот год, когда мы поступили, и был сразу взят ассистентом. Кандидатскую поэтому свою он защитил даже позже нас, но, видимо, сильно разогнался тут же, через пару лет защитил и докторскую и опять нас обогнал.

Не знаю уж, как потом, но в самом начале он сильно строжился. Студенты на аудиториях, где он принимал, рисовали череп и кости: осторожно, принимает Бочаров. Он резал. В разных компаниях я потом при нем рассказывал о нем — душителе студентов, хотел, чтобы он слегка помягчел.

Он вместе со всеми хохотал, но уж не знаю…

Однажды, я уже аспирантом был, помогал ему принимать. И еще кто-то из наших, наверное Валерка Меськов, друг мой. Втроем. Бочаров по центру, наши столы по бокам у стен аудитории. И сдавал ему какой-то длинный студент, столб, центровой факультетской баскетбольной команды, сильно амбициозный.

Не знаю, не прислушивался, но поймал его Слава. И, как всегда, сидя боком за столом и к студенту, стал ему говорить, что поставить зачет не может. И тут произошло редкое. Да я вообще-то о чем-то подобном слышал, но сам никогда больше такого не видел. Студент вскочил во весь свой околодвухметровый рост и заорал. Не вру!.. Не громко говорил, не кричал даже, а именно истошно, почти по-бабьи орал. И не вообще, а прямо в сторону Бочарова, ему лично.

И в позе, и особенно в этом крике, в оре — явная угроза.

— Да как вы смеете? Да какое вы имеете право? Да вы меня и не знаете совсем. Да знаете ли вы, что я за все десять лет обучения в школе не имел не только двойки ни одной, но и не одной тройки. Четверки у меня были, но редко и за все десять лет — ни одной в четверти, тем более в году. Как вы можете после этого ставить мне двойку? Какое вы имеете право?

В аудитории, конечно, гробовая тишина, если не считать этих истошных бабьих криков. Какие зачеты. Я для себя решаю, бросаться ли на помощь или за помощью?

Слава, легонько покачиваясь на задних ножках стула, неторопливо закуривает и через свою голову, со знакомым всей стране мягким акающим акцентом коренных москвичей, обращается ко мне, я за его спиной сидел:

— Ваалер, а Ваалер! Когда у нас намечена пересдача этого зачета?

Кроме того, он накатал кляузу на этого студента, в самых гневных тонах, в смысле: не место. Я пытался его отговорить мол, у пацана и так стресс, что он так быстро рос, головка не успела…

Ничего!

— Пусть остынет, придет и извинится. Дело, Валер, даже не во мне. Черт со мной. Я могу быть и не прав. Речь идет о престиже Московского университета. У него золотая медаль! Так и у меня была золотая, тут у половины студентов золотые. Что с того? Хоть Герой Советского Союза. Медаль не дает ему никаких прав. Сцыкун длинный, такому только дай слабину, только разреши. Тут окорот нужен, а не твоя жалость. Его нужно с первого раза отучить на преподавателей голос поднимать.

Пришел, извинился. Верней, поймал Бочарова за руку в коридоре. Но не на того напал. Слава ему так же тихо и вежливо сказал:

— Вы орали на меня и тем самым оскорбили меня при всей аудитории, так будьте же любезны и извиниться при людях.

Затащил на кафедру.

Пацан от позора действительно чуть не обоссался.

Может, он теперь академик.

Да у меня и самого в первый раз с Вячеславом Александровичем конфуз вышел. Чуть не вышел. Я к этому времени был уже признанным лидером, лучше и быстрее всех задачи решал, да и текст рубил, сек, понимал. Нов который уже в жизни раз черт ухватил меня за язык. Захотелось мне не просто ответить, зачет получить, но сверкнуть, блеснуть, прославиться и войти в анналы.

Подхожу к Бочарову:

— У меня первый вопрос (зачитываю), а второй (зачитываю). Мне кажется, будет логично, если я начну прямо со второго вопроса, и уж на базе ответа легче будет сформулировать ответ на первый.

— Валяйте!

Я… От зубов отскакивает. Бочаров сидит боком, не слушает.

Никаких дополнительных вопросов.

— Так что, первого вопроса вы совсем не знаете?

— Почему не знаю? Очень даже знаю.

— Но вы же отказались его отвечать.

— Совершенно не отказывался, в голове не имел. Просто второй вопрос по теме как бы предваряет первый, вот я и подумал…

(В несколько повышенном, раздраженном тоне):

— Так вы что? Будете отвечать?

— Конечно!

Тут он повернулся ко мне фронтом и удобно поправил очки.

— Ну, ну!

Я ответил. Зачет он поставил. Но я-то думал, я-то намеревался потрясти! Ответить зачет как бы даже не на «отл», а на «отл+». А вышло…

— Ну уж ладно, зачет я вам так и быть поставлю. «Уд—».

Слава был образцовым лектором. Говорил четко, грамматически, синтаксически, стилистически правильными, завершенными фразами. Как иногда говорят про таких лекторов: под запись. Студенты его, можно сказать, любили. Ровно до того момента, когда начиналась сессия.

Когда я был в аспирантуре, именно ему поручили руководить моей педпрактикой.

Я пришел к аудитории заранее, его нет. Он ведь должен сказать мне напутствие. Нет его. Звонок, все уже там, внутри, Бочарова нет.

Захожу. Представляюсь, с оглядкой на дверь начинаю.