Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

class="p1">Брук Аткинсон написал в «Нью-Йорк таймс», что во время бродвейского дебюта Грейс показала себя «чарующей и податливой».

— Это потрясающе, Грейс! — сказала ее подруга детства Мари Рэмбо за кока-колой и чизбургерами в оживленной закусочной на следующий день после премьеры.

Вместе с остальной труппой Грейс не спала всю ночь, ожидая газетных откликов. Рухнув в шесть утра в постель, не смогла сомкнуть глаз, к одиннадцати проголодалась и позвонила подруге на работу, чтобы пригласить ту на ланч.

— Податливая… — хмурилась Грейс. — Что это вообще значит?

— То есть «гибкая». Это комплимент.

— Думаю, я предпочла бы быть дерзкой. Как Кэтрин Хепбёрн. Или Марлен Дитрих.

— Тогда тебе, наверное, нужно пересмотреть свои взгляды, — заметила Мари.

— Почему? Почему я не могу быть собой и при этом быть дерзкой?

— Потому что ты выглядишь как балерина, а не как тетка в брючном костюме, вот почему.

Грейс думала над этим парадоксом, жуя картошку Фри.

— Таких двужильных женщин, как балерины, днем с огнем не сыскать.

Мари закатила глаза:

— Боже, да ты сегодня настроена спорить. Радуйся отзыву, Грейс! Это положительный отзыв! И я бы сказала, что для первого выступления на Великом Белом Пути[7] ты показала себя фантастически.

Вечером, чуть взбодрившись от последовавшего за поеданием чизбургеров глубокого трехчасового сна, Грейс обнаружила в своей гримерке громадный букет из хризантем, роз и физалисов. К нему прилагалась написанная почерком Асмира записка: «Ни пуха ни пера! Забронировал столик в “Дельмонико”».

Никаких тебе «Пожалуйста, составьте мне компанию» или «Не согласитесь ли вы со мной поужинать». Асмир не разводил церемоний, и его уверенность чрезвычайно подкупала.

Прежде чем выйти для участия в первой сцене, Грейс мельком увидела его сидящим в ложе, с устремленным вниз оценивающим взглядом. К счастью, свет был слишком ярок, а ее собственное зрение — слишком слабым, чтобы наблюдать за ним, произнося свои реплики; тем не менее она чувствовала на себе его взгляд, передвигаясь по сцене, будто между ними возникла сокровенная и недозволенная связь; ей подумалось, что из-за этого ее игра стала чуть более дерзкой.

После, когда она надевала перчатки и гадала, стоит ли вообще идти в «Дельмонико» — возможно, лучше всего держать Асмира на расстоянии, просто наслаждаясь издалека его восхищением, — один из рабочих сцены постучал в дверь и просунул в гримерку голову:

— Мисс Келли? Вас ждет машина у служебного входа. Подслоями пальто и платья ее тело мгновенно и ярко отреагировало на это сообщение и все, что оно подразумевало. Она хотела привлекательного, загадочного Асмира. А он, похоже, точно знал, как ее соблазнить.

— Очень рад, что вы смогли ко мне присоединиться, — сказал он, целуя кончики ее затянутых перчатками пальцев.

— Ну, похоже, вы не оставили мне выбора, — ответила она. Вопросом это не было.

— Со мной у вас всегда будет выбор, — сообщил Асмир, усаживаясь за столик и прикрывая колени белой салфеткой. — Но я намерен информировать вас о своих желаниях.

— И чего же вы желаете, мистер Казми?

— Чтобы самая прекрасная и талантливая молодая актриса Нью-Йорка сегодня со мной отужинала, — улыбнулся он, и лишь увидев эту улыбку, которая с головой выдала его нетерпение, Грейс поняла, как Асмир на самом деле молод.

Она где-то читала, что Казми двадцать шесть, но черные волосы и темные глаза придавали ему вид человека без возраста. Разоблачала его только улыбка.

— Нелепо говорить такие вещи, когда в спектаклях играют Вивьен Ли и Джин Тирни, — сказала она, усаживаясь и тоже застилая колени салфеткой.

Асмир движением руки отмел это скромное заявление:

— Вам нужно научиться ценить себя, мисс Келли. Сегодня вы прекрасно выступили. Знайте себе цену! Такая уверенность очень привлекательна в женщинах.

«Не для всех мужчин», — отметила она про себя.

В любом случае у нее возникло ощущение, что подобные качества Асмир ценит только в любовницах, а в жены захочет взять совсем другую женщину.

«Только вряд ли он собирается сделать мне предложение», — подумала Грейс, заказывая бокал шампанского и начиная расслабляться.

Удивительно, впрочем, что сделать ее своей любовницей Асмир также не пытался. Перед тем как он опять уехал из Нью-Йорка, они встречались еще дважды и оба раза целомудренно ужинали, а потом, после единственного поцелуя, такси увозило ее домой. К собственному изумлению, это принесло ей облегчение. У нее было чувство, что, если он пойдет дальше, она не откажет, и это приведет к проблемам. Грейс уже представляла, как влюбляется в него, как ее затягивает на его орбиту, как хочет все большего и не понимает, почему он не может удовлетворить это желание. Даже при существующем положении вещей ей уже хотелось большего — не конкретно от него, а от мужчины такого типа вообще, от мужчины, который не пугается ее взглядов и стремлений, а, наоборот, способен их оценить, заставив ее забыть обо всех сомнениях относительно себя самой.

В тот вечер, во время представления «Отца», когда родители, Лизанна и Келл сидели в зрительном зале, все внутренности Грейс будто завязались в тугой узел. Отчасти ей даже хотелось видеть за кулисами Дона, ведь он, единственный из всех знакомых актеров, знал ее семью и мог понять, как она нервничает. Возможно, тогда ей стало бы легче. Впервые за все эти годы ее в буквальном смысле слова стошнило перед выходом на сцену.

«Соберись, Грейс, — приказала она себе. — Покажи им, на что ты способна». Но когда на кону стояло столько всего, сделать это было сложно. Провал не только уменьшит ее шансы на новые роли, но и докажет отцу, что она именно такая, какой он всегда ее считал: слабачка, младшая сестра Идеальной Пегги, его обожаемой Ба. А бонусом подтвердит недоброжелателям из Академии, что она действительно всего лишь девушка с обложки.

В очередной раз возблагодарив Бога за плохое зрение, Грейс умудрилась отыграть пьесу, не имея ни малейшего понятия как. Она знала, что говорит нужные слова и делает правильные движения. За кулисами и в антракте Рэймонд Мэсси и другие коллеги утверждали, что это ее лучший спектакль. Раньше она думала, что поймет, если сыграет особенно хорошо, но в тот вечер будто оказалась в ином измерении, двигаясь и говоря как во сне. Собственные реплики доносились словно издалека.

Когда зрительный зал одобрительно взревел, сон растаял, все вокруг внезапно стало вполне реальным, звуки включились на полную мощность, и Грейс чуть не оглушили аплодисменты. Зрители вскакивали на ноги, свистели. Актеры вскинули вверх сцепленные руки, ожидая, когда режиссер тоже выйдет на поклон, и, стоя в общей цепочке, она щурилась в зал и никак не могла отыскать там