Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

тон и перестаньте обращаться со мной, словно с Софи персидским [титул персидских шахов]. Знайте, что величие есть самая гадкая вещь на свете. Когда я вхожу в комнату, можно подумать, что является голова медузы Горгоны: все каменеют и принимают церемонный вид – я часто громко протестую против этого обыкновения, но признаю, что способ этот не годится, ибо чем более я шумлю, тем более они каменеют, а посему приходится пускать в ход другие средства. Если бы вы, например, вошли ко мне, я бы сказала: «Садитесь же, сударыня, поговорим свободно»; вы бы заняли кресло напротив меня, отделенное от моего лишь маленьким столиком, и мы бы принялись без умолку болтать о том о сем – я на это мастерица. Я дивлюсь тому, что вы находите меня остроумной, – мне говорили, что французы отказывают в этом качестве всем, кто не бывал в Париже. Дружба заставляет вас делать для меня исключение, я к этому весьма чувствительна и не знаю, чем заслужила все те похвалы, которые вы мне расточаете. Я и не помышляла, что за 900 лье отсюда могут интересоваться мною, но так как вы находите в том удовольствие и желаете узнать у Настасьи [горничной], как проходит мой день, то я расскажу вам об этом лучше нее, потому как она не всегда находится подле меня. Будьте снисходительны, если найдете разницу с парижскими обыкновениями.

Я встаю с постели ровно в 6:00, одна читаю и пишу до 8:00, потом ко мне приходят доложить о делах; все, кому надобно со мной говорить, заходят поочередно, один за другим, так продолжается до 11:00 и более; затем я одеваюсь. По воскресеньям и праздникам иду к обедне, в остальные дни выхожу в свою приемную, где меня обычно дожидаются многие; побеседовав с ними полчаса или три четверти часа, я сажусь за стол; когда встаю из-за него, приходит злодей-генерал [Иван Бецкой, в прошлом любовник матери Екатерины II], чтобы наставлять меня; он берется за книгу, а я – за свое рукоделие. Если не приносят пачки писем и другие помехи, чтение наше длится до 17:30; после чего я или еду в спектакль, или играю, или болтаю с тем, кто подвернется, до самого ужина, который заканчивается до 23:00, когда я ложусь, чтобы на другой день повторить все то же, и дни мои текут, как по нотам.

Не сердитесь сильно на этого генерала, которого вы так ругаете, – он и правда ужасно занят, и не только своей должностью, но и множеством новых заведений и проектов. Мы его зовем «детским магазином». Он руководит Воспитательным домом, Академией художеств и образованием юных девиц. Он часто докучает мне просьбами отпустить его в Париж, как только все эти затеи пойдут на лад, и если он будет упорствовать, то окажется у вас, так как я не желаю никого стеснять, слышите ли вы, сударыня? Пишите мне как и сколько пожелаете; по крайности вы не можете пенять на то, что сие письмо слишком коротко. Но, сударыня, не до́лжно вам хвалить мой стиль, это приводит меня в смущение, и, желая писать лучше, я только больше затрудняюсь. К тому же у меня мало возможностей писать по-французски; если бы вы выучились русскому языку, это бы меня весьма устроило, ведь я постоянно на нем пишу. Люди ленивые говорят, что я делаю много, а мне всегда кажется, что я сделала слишком мало, когда я думаю о том, что мне еще надобно сделать; нередко нахожу я у себя мало способностей и ума и в такие минуты обращаюсь к простейшему здравому смыслу – это достаточно верное средство, чтобы с честью выйти из положения; я называю это «действовать математически», ведь простейшие средства признаны наилучшими. Полюбуйтесь, сударыня, в какой лабиринт увлекли меня ваши похвалы; сможет ли ваша дружба извинить мне вздор, который я тут наговорила?

Целую и обнимаю вас в ответ на ваше дружеское объятие, которое доставило мне большое удовольствие. Побраните меня за длину этой панкарты; генерал уверяет, что я того заслуживаю.

В славословиях, которые Вольтер расточает Екатерине II, нет ни тени умеренности, а критического духа и того меньше. Истинный царедворец из всех философов, из своего замка Ферне близ швейцарской границы Вольтер возводит царицу на пьедестал. Он ухаживает за ней в письмах, что весьма льстит просвещенной самодержавной правительнице, одной из его величайших поклонниц. Между 1763 и 1777 годами они обмениваются по меньшей мере 197 письмами. После смерти великого философа в мае 1778 года Екатерина покупает его библиотеку, которая насчитывает более чем 7000 томов. За 13 лет до того она уже купила библиотеку Дидро, назначив ему в счет нее пожизненную ренту, чтобы обеспечить приданое его дочери. Два нижеследующих письма Вольтеру написаны с интервалом 11 дней и собраны воедино. На тот момент, однако, Россия уже три месяца находится в состоянии войны с Османской империей, к тому же Екатерина II отказывается вывести войска из Польши, тем самым открыто попирая идеи, за которые выступают просветители.

Санкт-Петербург, 6–17 декабря 1768 года

Милостивый государь, полагаю, вы считаете меня в определенной мере непоследовательной: с год тому назад я просила вас выслать мне все имеющиеся сочинения автора, которого я люблю читать более всего, и в прошлом мае месяце получила заветную кипу бумаг, к которой прилагался бюст самого прославленного человека нашего столетия.

Обе посылки доставили мне равное удовольствие: вот уже полгода, как они составляют лучшее украшение моих покоев и предмет моих ежедневных штудий. Но я до сих пор не уведомила вас об их получении и не выразила вам свою благодарность. Вот каковы были мои соображения: лист бумаги, исписанный кое-как и на плохом французском, – скудная благодарность для такого человека; надобно отблагодарить его делом, которое могло бы прийтись ему по вкусу. Различные возможности для этого представились сами собой, но перечислять их было бы слишком длинно; наконец я рассудила, что лучше всего, если я сама подам пример, который мог бы послужить пользе человечества. Припомнив, что, к счастью, у меня никогда не бывало оспы, я отписала в Англию, прося прислать к нам оспопрививателя, и знаменитый доктор Димсдейл решился приехать в Россию. 12 октября он сделал мне прививку. Мне не пришлось ни минуты лежать в постели, и я всякий день у себя принимала. Я незамедлительно прикажу привить моего единственного сына.

Генерал-фельдцейхмейстер граф Орлов, этот герой, похожий на древних римлян славных времен Республики и наделенный мужеством и великодушием,