Диалоги о вере. Беседы с Мартином Скорсезе - Мартин Чарльз Скорсезе

милосердие». И я задаюсь вопросом: разве милосердие не должно стоять на первом месте? Почему справедливость может так легко превратиться в зов крови, наказания – и так снова и снова, до бесконечности? В какой-то момент это должно закончиться.

– Последний вопрос. Время летит, я бы с удовольствием болтал с тобой часами, но пора задать последний вопрос. Что для тебя Божье благословение? На наших встречах мы не раз об этом говорили, и я, надо признаться, многому у тебя научился. Как ты ощущаешь Божье благословение?

– Сложный вопрос. Ты говоришь, что научился у меня, и для меня это величайший комплимент. А я ведь не старался ничему учить, я просто говорил. У меня, как ты сам знаешь, нет теологического образования, так что основываюсь я только на собственном жизненном опыте.

Весь полученный негатив, все отказы стали для меня своего рода благословением. Чтобы начинать заново, еще и еще… В 1980 году я едва не скончался в больнице, хотя в каком-то смысле так и было: я словно умер, а потом поднялся и начал все заново. Помню, как рассказывал о том периоде жизни одному поэту, философу и шаману, коренному американцу, который был слепым. Его звали Хаймийостс Сторм. Он перевел на меня взгляд и сказал: «В той больнице ты умер. Теперь ты воскрес». И он был прав.

В ноябре 1963 года, за две недели до убийства Кеннеди, я сел на заднее сиденье машины, принадлежавшей одному знакомому полицейскому, он был не при исполнении. В моем районе ни у кого не было автомобиля, все ездили на метро. Автомобили тогда еще не вошли так прочно в культуру, поэтому для нас это было в новинку. Парень этот вел себя нахально, у него был пистолет. В нашем районе не хвастались оружием, да у нас с ребятами его не водилось. Это было очень опасно. Однако у него имелись полицейский значок и пистолет, а еще машина с откидным верхом, а нам было так скучно, что мы залезли к нему и поехали кататься. Вел он себя по-хамски, но мы были готовы это стерпеть. Мы подумали: «О, у этого парня есть машина, может быть, сгоняем выпить кофе в каком-нибудь престижном районе или даже уедем за город на часок, хоть что-то интересное». В то время я все еще учился в Нью-Йоркском университете и старался читать Генри Джеймса. Жил по-прежнему с родителями на Элизабет-стрит, и жизнь моя как бы разделялась таким образом на две части.

Спереди сидел еще один парень, так что мы с моим другом Джо вместе оказались на заднем сиденье. Той ночью на дорогах было много машин, а в подпольных клубах в нерабочее время подавали выпивку. Был час ночи, сплошная темнота – тогда, в 1963 году, входы в заведения еще нигде не освещались. Появилось это нововведение только пару лет спустя.

Так вот, мы катались, и вдруг этот тип затормозил. Какая-то другая машина впереди перекрыла дорогу. Наш водитель посигналил – ноль реакции. Посигналил еще раз – ничего. Он вышел и направился к тому автомобилю, завязалась оживленная беседа, и он показал свой значок и пистолет. Парень из той машины коротко бросил: «Хорошо» – и уехал. Джо глянул на меня и сказал: «Забудем об этом, пошли отсюда, он ведет себя как дурак. Отложим ночные развлечения». Мы пожелали ему доброй ночи и сообщили, что возвращаемся домой, и этот тип с его приятелем уехали. Не прошло и пяти минут, как их обстреляли на Астор-плейс. Парнишка, сидевший спереди, лишился глаза – об этом я узнал на следующее утро. Потом я встретился с Джо, и он мне сказал: «Теперь мы живем как бы в долг. Никто не знает, что мы были в той машине, поэтому держи язык за зубами. Слава Богу, мы успели смыться». Почему вот так произошло? Ведь нас могли бы убить или серьезно покалечить.

С того момента я начал осознавать, что в такой среде мне не место. Однако выбраться оттуда и начать новую жизнь было трудно – сейчас это трудно понять, но так все и было. Приходилось довольствоваться малым, строить жизнь на имеющейся основе. Меня наставлял падре Принчипе. Я учился в Нью-Йоркском университете. У меня на глазах по всему миру разворачивалась революция в мире кино. Появилась новая легкая камера, а также звуковое оборудование, с которыми каждый мог снять собственный фильм. Я был открыт всему этому, и все указывало по направлению в кинематограф: вот выход, а дальше мой путь, моя дорога. И этот опыт, когда я как бы заглянул смерти в лицо, послужил своего рода толчком к изменениям – или даже требованием.

Вот так я и перенаправил в кино все, что чувствовал и испытывал, все мои вопросы, мой поиск Иисуса, мою любовь к церкви и семье, к близким – все это сложилось воедино при создании «Злых улиц», «Бешеного быка», «Казино». Да и в некотором роде во всех моих картинах. И мне каким-то образом удалось сделать карьеру на этих фильмах – многие из них я действительно снимал с большим энтузиазмом. Цена признания заключается в том, что также необходимо пережить и период «отвержения» – как сказали бы в Голливуде, период «без будущего», после которого опять возьмешься за дело. Так что мне повезло быть отвергнутым, столкнуться с презрением, это для меня и есть благословение. А потом говоришь себе: «Ну что ж, начнем все заново».

Еще одно размышление по поводу любви и глубокого понимания крайне жестоких людей. В одном британском литературном журнале появилась очень интересная рецензия на мой недавний фильм «Ирландец». Прочитал я ее с удовольствием. Автор статьи, прекрасный писатель, отметил, что ему понравились определенные моменты в фильме, но при этом показалось странным, что я так беспокоюсь о душе Фрэнка, ведь я не дал зрителям «никаких подсказок насчет его внутреннего мира». Я это говорю не с целью оправдаться, но мне кажется, что он промахнулся. Мы ведь учимся познавать внутренний мир других людей в процессе общения с ними, наблюдения за их внешним поведением. А такие как Фрэнк, да и любой из его круга, – они особо не разговаривают. Внутренний мир Фрэнка выражается в его глазах, в паузах и безмолвии, в сомнениях, в том, как он что-то скрывает. Но говорить? Анализировать себя? Мысль об этом понемногу проникает в его голову только ближе к концу, практически бессознательно: когда груз на душе становится слишком велик.

Поэтому мне показалось, что этот кинокритик вынес некое моральное суждение, и это суждение подразумевало, что одни души достойны внимания меньше других. Однако гангстеры – тоже люди,