Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - Александр Оганович Чубарьян

И в этой ситуации небольшая и в другой обстановке вряд ли кем-то замеченная книга Некрича «удачно» подвернулось под руку и была использована как жупел против «ревизионистских» настроений и проявлений. Против книги и ее автора развернулась кампания острой критики. К ответу призывали также издательство «Наука» и ее директора, тогда чл.-корр. АН СССР А.М. Самсонова, за выпуск книги, «наносящей серьезный вред марксистско-ленинскому пониманию истории и извращающей “правдивую” картину событий кануна Великой Отечественной войны».

Я помню различного рода совещания, на которых А.М. Некрич подвергался жесткой критике. Особую активность в этом проявляли сотрудники Института марксизма-ленинизма при ЦK КПСС и других учреждений, близко стоящих к партийному руководству. От автора требовали покаяния и признания ошибочности точки зрения и выводов в книге. В самом институте также проходили собрания, но критические выпады в отношении автора носили скорее дежурный характер и не были столь агрессивны, хотя в руководстве института были люди, тесно связанные с партийными инстанциями.

Но для «начальства» ситуация обострилась, поскольку А.М. Некрич отказался признать свои ошибки. По установленному и заведенному порядку результатом всего должно было стать персональное дело автора, которое рассматривалось бы на партийном собрании в институте. Но в ЦК, очевидно, не были уверены в том, что в институте можно было добиться исключения Некрича из партии. В итоге было принято довольно редкое в практике тех лет решение: вопрос о книге и ее авторе рассматривался Комиссией партийного контроля ЦK КПСС, то есть одним из высших органов партии.

На ковер, помимо автора, были вызваны вице-президент АН СССР А.М. Румянцев и директор издательства А.М. Самсонов.

В первоначальном варианте решения планировалось объявить партийное взыскание директору издательства А.М. Самсонову, который в своих трудах о войне 1941–1945 годов резко критиковал действия сталинского руководства. Но полностью намеченный план партийным начальникам выполнить не удалось.

Первый вице-президент Академии Миллионщиков взял под защиту Самсонова, заявив, что он как куратор издательской деятельности берет ответственность на себя. Миллионщиков был кандидатом в члены ЦК и влиятельным человеком. Его поддержал и А.М. Румянцев. В итоге Самсонову просто указали на ошибочность издания книги. Но что касается самого А.М. Некрича, все усилия Румянцева успеха не имели, и он был исключен из партии.

Был на этом заседании и такой момент. Дело в том, что в западной печати уже появились публикации о книге Некрича и его критике в СССР. Накануне и во время заседания Комиссии ее председатель поставил перед Некричем вопрос о том, чтобы он публично отмежевался от западных публикаций, что Некрич сделать отказался, и, видимо, это также повлияло на окончательное решение Комиссии партийного контроля.

Но этим дело не ограничилось. Все издательства и средства информации получили предписания не публиковать никаких произведений А.М. Некрича. Фактически это решение означало отлучение историка от научной деятельности. И я хорошо помню, как переживал всю эту ситуацию сам Некрич. Ведь речь шла не только об истории Советского Союза и войны. Автор не мог опубликовать даже небольшие статьи и заметки по истории Великобритании. Формально его не увольняли из института, но он не мог продолжать научную работу, не имея возможности публиковать результаты своих исследований.

Так продолжалось почти год. И в результате А.М. Некрич принял решение эмигрировать из Советского Союза. К этому времени уже ушла из жизни его мать, с которой Некрич был необычайно близок. Детей у него не было, личная жизни не сложилась, так что и в этом плане его мало что связывало.

И все же фронтовик Некрич тяжело переживал свой вынужденный отъезд. Я думаю, что он страдал и от того, что сотрудники института публично не встали на его защиту. Многие выражали ему личные сочувствие, но дальше этого дело не шло. Таковы были реалии того времени.

А.М. Некрич уехал сначала в Италию, а затем в США, где и поселился. За границей он опубликовал ряд книг, в том числе и в соавторстве с Михаилом Геллером «Историю России».

Но в моей жизни история с А.М. Некричем имела свое продолжение. В 1989 году, только что став директором Института всеобщей истории, я поехал в Западный Берлин на конференцию, посвященную 50-летию подписания советско-германского пакта 1939 года.

Среди предполагаемых участников значилось и имя А.М. Некрича. Прекрасно помню, что я был крайне взволнован предстоящей встречей с ним спустя 20 лет. Я знал о его глубоком разочаровании позицией коллег по институту, в том числе, как мне казалось, и моей.

Я практически не спал всю ночь и с трепетом вошел в зал заседания. Увидев друг друга, мы с Некричем сдержанно поздоровались, но уже вечером за бокалом вина у меня отлегло от сердца, поскольку я понял, что Некрич не хочет вспоминать прошлое. Я официально пригласил его в Москву, и вскоре он приехал. Мы организовали его лекцию и прием в его честь. И мне показалось, что обиды и разочарования остались в прошлом.

А личная жизнь А.М. Некрича не сложилась и в эмиграции. Он работал в русском исследовательском центре Гарвардского университета, а жил в небольшом съемном домике неподалеку от Бостона. К несчастью, Александр Моисеевич тяжело заболел; рак терзал его несколько месяцев, и он ушел из жизни в 1993 году.

На международной арене

Значительная часть моей деятельности была связана с международными контактами, с участием в мировых конгрессах, конференциях и встречах, поэтому я решил посвятить этому большее место в моих воспоминаниях. При этом мне бы не хотелось, чтобы у некоторых читателей создалось впечатление о наших международных связях в 60–70-е годы как об идиллической картине. В связи с этим необходимо сделать следующие уточнения и разъяснения.

Описываемые международные контакты проходили в условиях холодной войны, что не могло не сказаться на их содержании, формах и интенсивности. Однако среди тех, кто представлял наших зарубежных коллег в отношениях с советскими историками, преобладали ученые, либо дружественно настроенные к СССР, либо реалистично понимающие необходимость контактов и сотрудничества с историками из Советского Союза и других социалистических стран. Разумеется, прежде всего, в США и Европе тон задавали советологические центры крайне жесткого направления, тенденциозно освещавшие историю нашей страны. Но это не мешало им на международных и двусторонних встречах соблюдать известные «правила игры», «спокойно» принимать советскую концепцию истории нашей страны.

С позиции современности даже трудно представить такую ситуацию, когда наши даже жесткие оппоненты поддерживали какие-либо санкции против нашей страны или ее дискриминацию в ходе международных контактов.

В более общем плане следует сказать, что существует неоднородность западной научной элиты. В контактах с ней мы «давали отпор» попыткам искаженно интерпретировать историю России, но одновременно демонстрировали нашу