Василий Петров - Прошлое с нами (Книга первая)

Воинские уставы не представляют начальникам объективной возможности со своей стороны форсировать усилия подчиненных выше какого-то номинального уровня. Дальше их полномочия не простираются, стой! Граница. За нею — дебри, внутренний мир личности, ее душа.

Начальники собственным примером «...не щадя крови и самой жизни...» побуждают подчиненных блюсти слово присяги строго и неукоснительно. Во всех делах, которые относятся к службе. Но случалось, перенапряжение духа ввергает военнослужащего в такое состояние, что он, преодолев страх смерти, не способен двинуть на рукой ни ногой. Ему необходим импульс извне.

Неправомерно обвинять орудийного номера в уклонении от службы, если, оставшись у орудия один, он прекратил огонь. Начальник может выразить ему порицание, но не более. А тот, кто станет судить о поведении орудийного номера спустя минуту или час, привносит в толкование факта субъективный элемент, потому что время ушло, обстоятельства потеряли остроту.

Автор понимает, что в дни своей недолгой мирной службы он делал много ошибок, остановился на полпути, не решил вопрос о возвращении людей до конца, в тот же час, и не обратился к старшим, как того требовали обязанности военнослужащего и должностного лица. Почему?

Настаивать дальше я не решился прежде всего из личных соображений. Не хотел навлечь недовольство командира батареи, портить отношения, еще не освоившись ни с людьми, ни со службой. Лейтенант Величко — мой непосредственный начальник, назначенный уставом, и если он счел, что тема исчерпана, продолжать разговор невежливо и нетактично. Это граничит с нарушением воинской дисциплины, норм Устава внутренней службы. Продолжать разговор значило напрашиваться на взыскание.

Свое нежелание вступать в конфликт с начальником я, далее, объяснял для себя тем, что время еще есть. Я, правда, не был в этом уверен, но мои сослуживцы — командиры взводов — вели себя именно так. Они, опытные командиры, мирились с существующим положением вещей. Мирились и старшие начальники. Штабу дивизиона доподлинно известно, что делалось в подразделениях по расписанию занятий и без расписания.

Командир батареи полагал, что бить тревогу нет причин, по крайней мере неотложных. Время терпит. Ожидается прибытие автомобилей, есть по-видимому какой-то график. Подчиненные, а значит, и вновь назначенный старший на батарее обязаны соглашаться и не обременять начальника беспочвенными, с точки зрения общего положения дивизиона, просьбами.

А если судить по совести? Старший на батарее не имел прав поступаться своими служебными обязанностями, жертвовать общими интересами только затем, чтобы сохранить внутрибатарейный мир, тот мир, который держится на недомолвках и недоделках. Гаранин знал, я знал, Величко знал, что со штатами, инструкциями и т. д. Неблагополучно. Знал хорошо командир дивизиона, так же, как и начальник артиллерии, и его начальник. И все соглашались с противоуставным статус-кво.

Мы люди, и поэтому одни часто, другие реже склонны отдавать предпочтение личным соображениям в ущерб службе; мы делаем вид, что ничего не происходит. Есть, дескать, старшие и высшие чины, пусть они приказывают, а уж за нами задержки не будет. Нам только приказ, т. е. толчок, и мы двинемся с места, а до этого, увольте, не положено, вот устав. Мы неуязвимы.

Почему? Система службы не положила границу между тем, что дозволено должностной логикой и недозволено по велению совести, самой обыкновенной, общей, одной у всех людей совести. Субъективное толкование уставных норм позволяло в ряде случаев должностным лицам подразделения выполнять свои обязанности и не портить чрезмерным рвением личные отношения.

Воинская служба, как и жизнь, явление далеко не радужное. Нужно смотреть правде в глаза. В общем взгляды, устоявшиеся в среде, которая приняла вновь прибывших лейтенантов, вовлекли их в русло существующих отношений, и они несли службу так же, как окружающие. Система подчиняет себе личность.

Неужели, спросит читатель, лейтенант бессилен в такой же мере, как сержант? Нет, не бессилен, если он противопоставляет беспорядку собственное мнение. Он найдет, должен найти понимание, ибо люди в своем большинстве — благонамерены. И затем, неприемлемых для начальников истин нет, есть только истины, которые подчиненными излагаются неубедительно.

Автор не был, по всей вероятности, достаточно твердо убежден в своем мнении по слабости общегражданских представлений и недостатку, несомненно, совести. Признание, может быть, запоздалое. Он согласен, едва ли ему представится случай использовать практически свой опыт. Автор признает собственную гражданскую несостоятельность для очищения совести и ожидает, что за ним последует еще кто- то, чтобы показать единство помыслов и устремлений воинов прошлой войны, всех — от рядового до Главнокомандующего. Вместе делили они горечь поражений и радость победы, вместе разделят недовольство ошибками и недочетами в предвоенном планировании, боевой подготовке, ведении операций, разделят поровну, по-солдатски. Они сражались во имя общей цели.

* * *

В жизни одиноких людей мало стимулов и узок мир их интересов. Может быть, поэтому многим из окружающих кажется, будто позиция этих людей недостаточно обоснована, в некотором роде — плод воображения. И они стремятся уравнять, привести их в соответствие с принятыми стандартами и таким путем оградить права личности. Подогнать коня к подкове. И эта нелегкая работа совершается с применением стульев разного рода, как правило, один на один. Точнее, в местах, скрытых от глаз публики. Почему? Из соображений безопасности. Неделикатно с помощью закона утверждать беззаконие. Ситуация на три четверти освещается следующим обстоятельством. Тот, со стулом — назову его условно товарищ Ч — статист и чистейшей воды потребитель. Ничего другого, кроме этого, он не делал, и по этой причине органически не признает никаких нестандартов. Если есть, предположим, человек, в квартиру которого, по мнению товарища Ч, позволяется стучать палкой, то он, товарищ Ч, считает, что и все прочие не имеют никаких оснований возмущаться этим, и он стучит.

По какому праву? «Порядок для всех одинаков»,— отвечает товарищ Ч. Разуверить его нельзя никакими лозунгами. Перестройка? По его мнению — это слова, а он, товарищ Ч,— реальность. Он стучал до перестройки, стучит сейчас и намерен стучать после перестройки.

Впрочем, автор отошел в сторону от темы, и оставляет за собой право вернуться при случае к вопросу о потребителях и стульях.

Жизнь — предприятие нешутейное. Мало ли кто кем был? То, что было,— былью поросло. Вчера одно, сегодня — другое. Все изменяется, все должно приноравливаться к вечному движению. Все, что живет под солнцем,— и дышит и не дышит,— приспосабливается к условиям своего обитания. Незыблемый закон Земли. Война — не исключение, она — производное — пришла в срок, предопределенный законом, и ушла не раньше и не позже. Кто остался жив, кто погиб...