Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

Забегаю опять вперед, видимо, в этих забеганиях моя, как скажут литературоведы, поэтика: собою я остался доволен. Никакого художественного чтения все того же "Имитатора", хотя отрывок из четвертой главы у меня был приготовлен. Я в хорошем темпе, с вопросами и ответами провел сорок пять минут и, чтобы не разжижать впечатления, уехал. Говорил много о психологии творчества, о значении литературы в жизни человека, об обаянии литературы в бизнесе и т.д. Кстати, книга о психологии творчества упорно строится в ряд того, что собираюсь, если буду жив, написать.

Не буду рисовать карту нашей с Барбарой многочасовой прогулки по окрестностям Марбурга. Какая дивная, какая хорошо и плотно заселенная земля! Как важно, чтобы цивилизацию реже сотрясали войны и революции и чтобы меньше было перестроек.

На каждом холме — или бывший замок, или его развалины. Но все это было, все было построено, и вокруг этих гигантских, требовавших немыслимого труда построек, кипели и развивались человеческие отношения. С каждой горы вид разворачивается необычный. Особенно мне понравилось в Аменинбурге. Только что прошел град, и мы забежали в кафе, висящее под замком, почти над пропастью, под замковыми стенами: внизу кукольный городок, долина с квадратами полей, потом горные цепи вдалеке, а ближе к нам холмы с рощами и кустарником, белеющие селения. Открывался Божий мир во всем его величии, и за ним вставала косматая вселенная. Погода, вернее, состояние погоды и света постоянно менялось. Облака будто варились на глазах, как вареники в гигантской кастрюле. Пространство то расширялось, то сужалось. Вдалеке, на одной из вершин, на узкой, как карандаш, башне, на острие вращался промышленный, с тремя лопастями-крыльями ветряк. Призрак Перро, размахивающий руками. Но тут что-то двинулось в колеснице облаков, театральный мастер раздвинул новый ряд кулис, и вот уже за первым призраком появился другой, тоже, наверное, сумасшедший. Постояли, покрутились. Сначала прямо перед ними кто-то протянул легкую кисею, потом кисея уплотнилась, глубина исчезла. Опять смена декораций — оба ветряка сгинули, будто ушли заволоченные туманами, не сумев выплыть из них, растаяли в мире небытия. Не приснилась ли вся эта картина? Мир опять поменялся, не намекая на какие-либо планетарные альтернативы, стал визуально цельным, но, как пасхальное яйцо в коробке, обложенной ватой, катастрофически сузился, будто бы стал снова иным. Словно постоянно в природе совершалась борьба света и тьмы, ангелов и сил мрака. Я это к тому, что, может быть, не зря столько туманных мечтаний на религиозной почве появилось именно в этой стране. Потом, почти рядом с нами, за окном, обманно-досягаемая волшебно-мистическая вдруг возникла радуга. Броском кисти на полнеба. Кто позволил себе это чудо? Кто этот небесный художник? А чуть позже над первой дугой повисла вторая многоцветная дуга. Постояли, демонстрируя в переменчивом мире устойчивость небесной воли, а еще через пять минут они обе красно-зеленым сгустком догорали в темном от кипящих туч проходе между двумя рядами вершин. Даже в Гималаях я не видел ничего столь величественного и, по сути, религиозного. Музыка Баха, воплотившаяся в беззвучном показе небесных страстей.

9 ноября, суббота. Наконец-то я избавился от одного из своих младенческих комплексов. Чего я, собственно, всю жизнь за границей боялся? Быть смешным? Казаться неуверенным? Своей собственной незащищенности? Гипотетической опасности, которая подстерегает всех нас в этой жизни? Все оказалось значительно проще. Я ведь даже не объявляю "тему". А все очень несложно: без какой-либо посторонней помощи, ориентируясь только на вывески и свой очень плохой, неуверенный и несовершенный английский, который я учу всю жизнь, а последние три года ежедневно, я уехал на поезде во Франкфурт, прошатался там весь день и вернулся поздно вечером в Марбург.

Вот маршрут и тема моих франкфуртских скитаний: вокзал, пешком до дома Гете, осмотр музея, пешком же по городу с заходом на цветочно-мясной рынок в центре, где был поражен и немецкому естественному изобилию, и культу и изобилию мяса (эти вымытые, по виду почти фарфоровые свиные ножки, эта требуха, похожая на сделанную из синтетических материалов, эта немыслимая чистота, при которой когда-то бегающее и живое превратилось почти в предмет: новая эстетика), посещение Doma, посещение религиозного музея при соборе (безвкусица и кощунство с ночным детским горшком, на котором в качестве сентиментального утешения нарисован ангел, и безвкусица и кощунство, когда на ризе иерарха, на спине немыслимой гладью вышита Тайная вечеря, ситуация не только Божьего отчаяния, но и отступничества его учеников), большая прогулка по городу, Майн, похожий для меня на реку-Москву, большой блошиный, ну в точности как в Москве, рынок, между двумя мостами. Около четырехсот ступенек вверх, и я на верхней смотровой площадке собора.

Франкфурт, через который я с десяток раз летал, название которого с детства сидит у меня в ушах, потому что здесь была штаб-квартира американской армии, и значит, пропаганда вбила название в голову. С башни собора хорошо проглядывается география — вдоль реки. Но старого города по существу нет, во время войны его разбомбили. Остатки — это незыблемый и прекрасный собор и еще лишь несколько зданий. Гигантские небоскребы, гнездо которых выросло в центре, не поражают, а читаются скорее вялым вызовом американцам: и мы так можем! Эта выставочная гигантомания кажется особенно бессмысленной, когда понимаешь, что большую часть города составляют трех-четырехэтажные виллы и частные дома.

Дом Гете — практически тоже новодел, мемориальных предметов почти нет. Но получить представление об образе жизни можно. Наверное, такие крупные люди и могут вызреть только в достатке. В огромном для семьи из четырех человек доме — дед поэта был бургомистром, что, конечно, свидетельствует об уровне, — жили еще четыре служанки. Самая любопытная и, наверное, самая подлинная комната — это кухня. Как и в веймарском доме, каменная раковина, много разных медных форм для выпечки желе и приготовления паштетов. Здесь даже "качалка" для воды. Кухне, видимо, немцы, понимая ее жизненную задачу, всегда, а не только в музейном деле, придавали огромное значение.

Прямо над домиком Гете строится нечто огромное — новая высотка, и понимаешь, что современная жизнь, ее задачи, комфорт и удобства культуру догрызут.

Отдельная тема — большое число русских на улицах. Один раз я обратился к двум респектабельным пожилым немцам — оказалось, еврейская пара из Москвы, эмигранты. В музее я примкнул к русской группе, осматривающей мебель и обсуждавшей квартирный вопрос в позапрошлом веке, в центре меня остановила, видимо, в свою очередь приняв за благоразумного старого бюргера, молодая русская парочка. Забраться на крышу собора меня соблазнили две молодые девушки, говорящие по-русски, и на блошином рынке я видел дородного молодца, собиравшего в конце рабочего дня непроданный товар в ящик — иконы. Русские пленницы, вывезенные контрабандой.