Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

хотя бы на положении правительства de facto. Турецкое правительство должно было не только определить своё принципиальное отношение к Врангелю и южнорусскому правительству, но и гарантировать русским подданным такие же права, как и союзным подданным в Турции. Если бы врангелевское правительство было юридически признано союзными государствами, мы могли бы попросту нажать на Турцию через них и потребовать себе равных прав с другими европейцами. Но в тот момент правительство Врангеля ещё не было признано даже Францией, а выжидать этого признания (которое к тому же могло и не состояться) было невозможно, учитывая местную обстановку. Деникинская эвакуация наводнила Константинополь русскими подданными, и надо было так или иначе урегулировать их правовое положение.

На основании прецедентов и по примеру союзных государств я подготовил схему восстановления наших консульских судов, во всяком случае, в пределах Константинополя как крупнейшего турецкого центра, где было наибольшее количество русских. К моему удивлению, Нератов нашёл мой проект слишком умеренным. Оказывается, в среде безработных русских юристов, где было много судейских чинов разных рангов вплоть до сенаторов, возникла мысль ни больше ни меньше как устроить в Константинополе не только консульский суд с апелляционной инстанцией в посольстве, как было раньше, но и окружной суд, и судебную палату, и даже кассационное отделение нашего Сената. Этот проект, как ни странно, встретил сочувствие Нератова. Он явился плодом незаконного пребывания в Константинополе Догеля, который, дабы зацепиться в вожделенном Царьграде, пошёл на компромисс со своей юрисконсультской совестью и затеял этот гигантский проект восстановления на турецкой (следовательно, иностранной) почве чисто русских судебных учреждений вплоть до Сената.

Нератов одобрял этот проект, по-видимому, из желания угодить видным членам константинопольской русской колонии, наседавшим на него. Аргумент, им приводимый, был в высшей степени замечательным и симптоматичным. Нератов заявил, что мы должны приготовиться к исчезновению Врангеля и его правительства с русской территории и выторговать у турок максимум возможного в настоящий момент. Это уже было предвосхищение будущей эмиграционной эпохи.

Я решительно воспротивился названному проекту, который в напечатанном на машинке виде был преподнесён Нератову и фактически являлся контрпроектом по отношению к моему составленному согласно статусу граждан других европейских государств и в соответствии с условиями Севрского мира. Нератову я сказал, что, конечно, русским юристам в Константинополе не возбраняется составлять какие угодно проекты, но принимать их всерьёз нельзя. Во-первых, ни турки, ни союзники никогда не согласятся на деятельность в Константинополе русских трибуналов с такой широкой компетенцией; во-вторых, во врангелевских кругах в Севастополе такой проект будет справедливо понят как желание заживо похоронить южнорусское правительство. Последнее не согласится с умалением своей власти и автономией русских судов в Константинополе.

В самом деле, максимум, на что мы могли рассчитывать, — это на уравнение в правах русских подданных с прочими иностранцами, но достигнуть такого положения, какого мы никогда не имели и в царское время, т.е. в апогее нашего влияния в Турции, теперь, когда южнорусское правительство фактически распоряжается лишь одной Таврической губернией, — просто фантазия. В возникновении подобных проектов я видел только беженскую мегаломанию, подобно тому как в Париже занимались писанием будущей русской конституции.

Нератов не ожидал, по-видимому, от меня такого отпора и спросил, что же будет с русскими консульскими судами после краха врангелевского предприятия и куда посылать тогда преступников, совершивших тяжкие преступления, раз Россия будет закрыта. Я ответил, что в этом случае придётся так или иначе войти в сношения с иностранными государствами, т.е. союзниками, как господами положения на Ближнем Востоке или, например, с Лигой Наций, но осуществлять в Константинополе самостоятельную судебную власть с неограниченной компетенцией без русского правительства на территории России невозможно.

Как ни старался я убедить Нератова в фантастичности проекта наших константинопольских юристов, мне это не удалось, и Нератов мне сказал, чтобы я составил по этому поводу подробное донесение в Севастополь с двумя проектами — вышеуказанным и моим собственным. Я настоял только на том, чтобы мой проект пошёл как проект посольства а другой — как «проект группы местных русских юристов». Так я и сделал, прибавив к моему проекту обширную докладную записку с подробным перечислением всех наших прецедентов, с описанием прежнего положения русских консульских судов в Турции и положения союзных подданных после Севрского трактата.

Впоследствии мне пришлось в Севастополе, в нашем управлении иностранных дел, давать объяснения по поводу пресловутого «проекта группы местных русских юристов», вызвавшего возмущение севастопольского управления юстиции, которое увидело в нём, как я и предсказывал, выражение полного недоверия к власти южнорусского правительства. Мне пришлось у нас в управлении раскрыть всю историю возникновения этого злосчастного проекта, и Догель, который был тут же, торжественно отрёкся от него, заявив, что «так далеко он не шёл». Проект этот, естественно, был провален и был принят мой, причём меня просили передать Нератову, чтобы подобных проектов ни под каким видом больше не присылали. А между тем сколько времени было потеряно, так как Нератов не хотел начинать переговоры с турками до тех пор, пока этот весьма, правда, существенный вопрос не будет выяснен.

Морская база в Константинополе

Другой вопрос, который тоже надо было поднять перед турками, касался нашей морской базы в Константинополе, которую мы учредили по примеру союзников. Это дело было очень важным и щекотливым. Как случилось, что союзники разрешили нам устройство морской базы в Константинополе, я не могу сказать, так как ко времени моего приезда она пользовалась полным равноправием с союзными морскими базами. Нет сомнения, что это был большой прогресс, и для нашего Черноморского флота оказалось чрезвычайно выгодным то обстоятельство, что в Босфоре и Дарданеллах мы пользовались при Врангеле полным равноправием с союзниками. При переговорах с турками нам, однако, было необходимо формальным актом закрепить это фактическое положение, ибо у союзников их учреждения юридически основывались на Севрском трактате, мы же устроили морскую базу захватным порядком.

Вместе с положительными сторонами проявились, к сожалению, и отрицательные: штаты морской базы разбухли до чудовищных размеров, огромное количество служащих буквально не знало, чем заняться, и потому выдумывало всякие стеснительные правила касательно русских торговых судов, которые по нашему консульскому уставу, не знавшему подобного учреждения, были подчинены нашему генеральному консульству. Возник конфликт компетенций — консульства и военно-морской базы, во главе которой стояли сплошь морские офицеры, совершенно незнакомые, очевидно, с международным морским торговым правом и обычаями. Путаница поднялась невообразимая, и мне вместе с Н.П. Якимовым пришлось изобрести modus vivendi для нашего консульства и морской базы.

Всё это было сопряжено с огромной потерей времени и нервов, так как хотя морской агент капитан