Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

испытывала. Я не понимала, что это такое, пока однажды в восьмом классе не сходила на обязательную консультацию по психическому здоровью в школе и не услышала о симптомах депрессии. Я узнала себя. Безнадежность. Ненависть к себе. И иногда желание просто… покончить со всем этим. Я никому раньше не рассказывала о своих переживаниях. Но теперь, узнав, что они означают, почувствовала, что должна с кем-то поделиться.

Сразу после занятий я написала Кевину: «Пап, у меня депрессия. Я даже не знаю, хочу ли жить дальше».

«Спасибо, что рассказала мне, – немедленно ответил он. – Вместе мы справимся». Он даже сбросил мне ссылку на вдохновляющую проповедь, которая, по его мнению, могла помочь.

Быстрая реакция Кевина вызвала во мне волну облегчения. Впервые за долгое время я не чувствовала себя такой одинокой. Конечно, вдохновляющая проповедь не могла решить моих проблем, но сознание того, что отец со мной, готовый выслушать и помочь, очень много для меня значило.

Однако, когда я шла из школы домой, облегчение сменилось тревогой. Отец расскажет Руби. Наверняка расскажет: они всегда всем делятся, вместе держа оборону на родительском фронте. Мысль о разговоре с ней, о необходимости предъявить свою депрессию на ее пристрастное рассмотрение, вызывала у меня дрожь. Я не была готова к такой беседе. Да и как иначе, когда в глубине души мне было ясно, что она – основная причина моей тоски?

Добравшись до дома, я не зашла внутрь, а села на изгородь сбоку. Три долгих часа я сидела на ней, погруженная в раздумья, дожидаясь, пока Кевин вернется с работы.

Как только его машина свернула на подъездную дорожку, он заметил меня. Удивленный отец подошел ближе.

– Шари? Почему ты тут сидишь?

Я покачала головой. Слова застряли в горле, чувства были слишком сложными, чтобы их выразить.

От беспокойства морщины на его лице залегли еще глубже.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Я… нормально, – солгала я, принужденно улыбаясь.

Кевин вгляделся в меня, явно не поверив.

– Шари, ты хочешь с кем-нибудь поговорить? Может… попробовать терапию?

Мое сердце встрепенулось от этого предложения. Оно было как спасательный круг.

– Да, – прошептала я и закивала.

Мягко положив руку мне на плечо, Кевин проводил меня в дом.

Разговор, который последовал за этим, оказался ровно таким, как я боялась: Руби слушала, но совсем не понимала и глядела на меня с презрением.

– Терапия? – фыркнула она, отмахиваясь. – Не смешите! Тебе просто нужно высыпаться, больше заниматься спортом и правильно питаться.

Однако Кевин меня удивил.

– Нет, – отрезал он твердо. – Мы должны позволить ей ходить к терапевту. Это серьезно, Руби.

Ее лицо дрогнуло от шока, потом окаменело в упрямом сопротивлении. Однако Кевин стоял на своем, и в его глазах было тихое упорство, которое я редко видела раньше.

Я укрылась в своей комнате, сжавшись в комок на кровати и слушая, как родители спорят о моем психическом здоровье. Моя боль была реальной, я это знала. И в кои-то веки, по крайней мере, Кевин был на моей стороне – по-настоящему. В этом маленьком осознании заключалась вся моя надежда.

Сегодня воскресенье, и мама весь день вела себя как кусок дерьма. Она кричит, потому что я периодически замыкаюсь и всех отталкиваю. «Это не из-за меня у тебя депрессия и тревожность», – вопит она. Ну, жаль тебе это говорить, мам, но как раз наоборот. Причина в тебе. А разбираться с ней должна я. И я это делаю, игнорируя тебя. Так мне легче. Никаких приступов тревоги. Никакой усталости и злости. Просто… мне легче закрыться. Я лучше себя чувствую, выключив тебя, когда укрываюсь в собственном мире. Он тоже не идеальный, но хотя бы тебя там нет.

Открывшись Кевину, я начала делиться и со священником, к которому ходила на исповедь: говорила не про Руби конкретно, это было бы слишком опасно, но про другие вещи. Я пересказывала одни и те же подробности раз за разом, как заезженная пластинка, твердила о своей вине и стыде. Я словно расчесывала болячку, ища отпущения грехов и наказывая себя.

– Святой отец, мне неловко вас этим беспокоить, – начинала я почти шепотом. – Но я не могу перестать думать о том поцелуе с Джейком. Я ужасно себя чувствую. Не был ли он слишком страстным? Я постоянно проигрываю его у себя в голове. Не нарушила ли я своих обязательств перед Господом? Не означает ли это, что я плохой человек?

Я прятала лицо в ладони, охваченная стыдом и угрызениями совести.

– Шари, мы ведь уже говорили о Джейке, помнишь? И не один раз. Я могу тебе сказать только то, что говорил раньше: Бог читает в твоем сердце. И тебе не надо быть такой строгой к себе.

– Но, – начинала я уже громче, – я думала, что хороший человек каждый день отслеживает свои мысли и действия, чтобы искоренять всякий грех и нечистоту. Разве не наш долг быть бдительными и не давать себе послаблений? Когда мы это допускаем, мы открываем дверь Сатане, и тот сбивает нас с пути!

Он вздыхал, снимал очки и потирал переносицу. Я уже знала этот жест: он делал так всякий раз, когда я приходила донимать его теми же воображаемыми преступлениями, вечно недовольная полученным отпущением грехов.

– Шари, – мягко сказал он однажды, – думаю, тебе помогло бы обсудить это с психотерапевтом.

– Мама мне не позволит.

– Хм… Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о своем психическом здоровье. Очевидно, твоя мнительность приносит тебе много стресса.

– Мама говорит, все проблемы можно решить молитвами, диетой и спортом.

– Пожалуйста, попроси ее, Шари. Помни: обращаться за профессиональной помощью не стыдно. Ты не должна проходить через это одна.

Я шла домой уверенная, что Руби мне откажет. И что еще он такое сказал? Мнительность? Что это вообще такое? Слово казалось мне каким-то чужим.

Едва вернувшись домой, я включила компьютер и набрала «мнительность» в строке поиска. И вот оно, черным по белому: замкнутый круг вины и самобичевания, ставших моими постоянными спутниками. Бесконечная петля тревоги о каждом опрометчивом шаге, пусть даже крошечном. Сверхбдительность, которая превращает любую мысль в потенциальный грех, изматывающая ментальная гимнастика в стремлении стать совершенной, неподъемный груз вины, который я тащу на себе.

«Великолепно, – подумала я. – У меня не только депрессия, а еще и религиозное ОКР? Почему я такая неудачница?»

Сайты, к которым я обращалась, описывали долгий путь к выздоровлению. Вырваться из пут мнительности, предупреждали они, нелегкая задача. Избавиться от привычки к самокопанию и самокритике, въевшейся в подкорку за долгие годы, – длительный процесс. Для этого нужно перепрограммировать свое