Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер

раза (“Трубадур” и “Гугеноты”). И исполнение и самые театры, конечно, гораздо ниже, чем в Петербурге, но постановка замечательно хороша и много ensembl’у. Что касается до Bal mabill’а[118] и т. п., то не могу сказать, чтоб это было особенно хорошо. Театры доставляют большое удовольствие»[119].

Большое путешествие Чайковского по Европе заняло около трех месяцев. Петр, несмотря на столь насыщенное событиями путешествие и яркие впечатления, соскучился по родным, близким и привычному укладу, «с жадностью выслушивал» рассказы Юферова о Петербурге, о своих родных и близких. От Писарева, благодаря которому эта поездка состоялась, Чайковский к концу также чувствовал некоторую усталость и даже раздражение. В полной мере свои мысли и чувства молодой человек выплеснул в письме сестре Александре: «Что сказать тебе о моем заграничном путешествии? Лучше и не говорить о нем. Если я в жизни сделал какую-нибудь колоссальную глупость, то это именно моя поездка. Ты помнишь Писарева? Представь себе, что под личиной той bonhomie, под впечатлением которой я считал его за неотесанного, но доброго господина, скрываются самые мерзкие качества души; я до сих пор и не подозревал, что бывают на свете такие баснословно подлые личности; – теперь тебе не трудно понять, каково мне было провести три месяца неразлучно с таким приятным сотоварищем. Прибавь к этому, что я издержал денег больше, чем следовало, что ничего полезного я из этого путешествия не вынес, – и ты согласишься, что я дурак. Впрочем, не брани меня; я поступил, как ребенок, и только. Ты знаешь, что лучшею мечтою моей жизни было путешествие за границу, случай представился, la tentation était trop grande, я закрыл глаза и решился. Не заключи из того, что за границей гадко или что путешествие вещь скучная. Напротив, но для этого необходима полная свобода в действиях, достаточное количество денег и какая-нибудь разумная причина ехать»[120]. Сложно сказать, что стало причиной столь резкой перемены как к своему спутнику, так и к путешествию в целом, но подобные перепады настроения, резкие высказывания в моменты усталости или плохого самочувствия – характерная черта Чайковского на протяжении всей жизни.

Перемены

В семье Чайковского с конца 1850-х годов также произошли серьезные изменения. Глава семейства, 63-летний Илья Петрович Чайковский осенью 1858 года занял место директора Технологического института в Петербурге. Будучи хорошо знакомым с самыми передовыми тенденциями технического образования в Европе, в курсе развития промышленных технологий, Илья Петрович на новой должности первым делом занялся пересмотром положения и планов преподавания в институте, привлечением к работе ведущих специалистов, ученых, профессоров. Новый директор практически сразу приступил к строительству новых помещений института. Тем не менее Илье Петровичу было непросто. Он так и не смог до конца вписаться и приспособиться к реалиям, которые принесли реформы Александра II: новые настроения в стране, демократические веяния в студенческой среде. В марте 1863 года в возрасте шестидесяти восьми лет Илья Петрович Чайковский в чине генерал-майора окончательно вышел в отставку.

Дети к этому времени выросли. В 1860 году дочь Александра вышла замуж за гвардейского подпоручика Льва Давыдова – сына декабриста Василия Львовича Давыдова. Вскоре после свадьбы супруги уехали на Украину, где Лев Давыдов, выйдя в отставку, стал управляющим большим наследственным имением Каменка. Александра очень тяжело переживала переезд из столицы в глушь. Ей нужно было привыкать к деревенской жизни и становиться полноправной хозяйкой дома. В это нелегкое время настоящей отдушиной для Александры Ильиничны становится переписка с братом Петром. Модест Ильич вспоминал: «По выходе замуж в ноябре 1860 г. Александры Ильиничны, Петру Ильичу и в голову не приходило переписываться с нею. Его братская любовь выражалась в пассивном желании сестре всяких благ и покоилась не тронутая. Но в начале марта 1861 года он узнал, что Александра Ильинична тоскует по родным, и в нем проснулось впервые по отношению к ней желание проявить свою нежность, по возможности утешить и рассеять»[121].

Петр действительно всячески поддерживал сестру, которая оказалась так далеко от родных еще и в ожидании рождения первенца. Он писал ей:

«Сейчас, Саша, прочитал твои письма к Папаше и к Мале. Сквозь них видны такая грусть, такое тихое, но мрачное безнадежие, – что мне стало и жалко и досадно. Как тебе не стыдно быть в таком расположении духа? Забудь прошлое, гони от себя милые воспоминания; смотри смело вперед; ты увидишь, сколько тебе предстоит тихих радостей, сколько счастия. К августу уж ты мать! – тут кстати являются к тебе тетя Лиза и Маля; в возне с ребенком год пройдет незаметно; там поездка хоть ненадолго в Петербург; свидание с друзьями, родными, – да, право, я бы хотел быть на твоем месте. А муж, к[ото]рого ты любишь? Нет, ободрись, старайся только быть здоровою и, главное, не заглядывай в прошедшее, приучи себя к этому, и ты увидишь, что перестанешь грустить»[122].

После ухода с поста директора Технологического института, потеряв состояние, Илья Петрович принял решение жить у своих дочерей. Лето 1864 года он провел у Александры Ильиничны в Каменке, затем уехал к старшей дочери, Зинаиде Ольховской, в Оренбург. Так он надеялся сэкономить средства и расплатиться с долгами. В 1865 году Илья Петрович женился в третий раз. Его супругой стала Елизавета Липпорт, которая ранее вела его домашнее хозяйство.

Смена курса

Самые большие перемены в жизни ждали самого Петра Ильича. Его работа в Министерстве юстиции обещала стабильность и гарантированный заработок, тем более семья Чайковских не обладала материальным состоянием, а Илья Петрович был в долгах – Петру было необходимо обеспечивать себя самому. При этом влечение молодого человека к музыке, к искусству только усиливалось. Более того, он отчетливо стал осознавать свою тягу к сочинению, для которого ему не хватало знаний и умений. Чайковский вспоминал: «Однако при этом время от времени я заставлял себя разучивать симфонию Бетховена. Странно! Эта музыка настраивала меня на грустный лад и на неделю превращала в несчастного человека. С той поры меня заполнило неистовое желание самому написать симфонию, каковое при каждом соприкосновении с музыкой Бетховена прорывалось снова, но я слишком сильно чувствовал тогда мое невежество, мое полное бессилие во владении композиторской техникой, и это чувство доводило меня до отчаяния. Я все более и более впадал в уныние, испытывал глубокую неудовлетворенность своей судьбой, моя должность наскучила мне, я был разочарован и глубоко несчастен»[123].

Так у молодого человека начинала зарождаться мысль о смене профессии. Но такая идея казалась абсолютно невозможной. Ведь Петру было уже более двадцати лет, что по всем меркам для начала музыкальной карьеры ужасно поздно. Моцарт к двадцати годам был автором