Александр Боханов - Николай II

На имя Кобылинского в Тобольск полетело распоряжение Керенского. Тому предписывалось арестовать Хитрово, отобрать все бумаги и отправить ее под охраной в Москву. Как только Маргарита прибыла в Тобольск, сразу отправилась к губернаторской резиденции и встретила на улице графиню Гендрикову, которая обрадовалась и привела ее к себе в комнату в Корниловском доме. Вскоре пришел доктор Боткин, состоялась непродолжительная беседа. Не прошло и получаса, как явился Кобылинский с несколькими солдатами и объявил, что должен арестовать столичную визитершу. У нее были отобраны все письма, а сама она под конвоем была переправлена в Москву, а позже в Петроград, где провела несколько недель под арестом. Если бы царской семье рассказали, что Рита — опасная заговорщица, то все невольно бы рассмеялись. Они ее слишком хорошо знали, чтобы поверить в подобное.

В истории заточения царской семьи нуждается в прояснении важный сюжет, вокруг которого существует множество спекуляций: о заговорах и конспиративной деятельности как самого царя, так и монархистов-симпатизантов. Никогда Николай Александрович не помышлял серьезно о побеге (большая семья и болезнь сына делали подобную акцию технически неосуществимой); вопроса же о возращении на трон вообще для него не существовало. В конце зимы 1918 года, когда стало окончательно ясно, что Учредительное собрание — фикция и участь их решать оно не будет, у арестованных зародилась мысль, что их все-таки вызволят, как говорила Александра Федоровна, «хорошие русские люди». Надежда существовала, но она оставалась беспочвенной. Важно подчеркнуть в этой связи: не было организовано ни одной серьезной попытки вызволить из-под ареста царскую семью. Разговоров об этом было много, в том числе и среди монархистов, немало проявлялось и сочувствия. Посылали письма, деньги, передавали приветы, выражали через кого-то преданность, в Тобольск даже добирались некоторые, но реальных действий никто не предпринимал. Потом уже, в эмиграции, создавалось немало легенд, захватывающих повествований о том, как организовывались различные тайные союзы, кто, что и как делал, но вот, «в последний момент», все срывалось. Даже Рита Хитрово о том написала…

Приход к власти большевиков Николай II принял спокойно. О том событии узнал почти через две недели, но самому факту мало удивился. В стране такой хаос и распад, что рано или поздно должно было нечто подобное случиться. Керенский оказался неспособным сдержать этот натиск и вот поплатился. Но судьба конкретных деятелей Временного правительства Николая II не занимала. Болел душой за Россию, понимая, что надежд на скорое выздоровление, на умиротворение становится все меньше. 17 ноября записал в дневнике: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорней событий Смутного времени». Тогда нашлись в конце концов честные русские люди, сумевшие объединиться и изгнать врагов. Ну а теперь? Неужели русские патриоты перевелись? Ведь все эти большевики — немецкие агенты и действуют на деньги кайзера! И встречаются же те, кто их поддерживает! Вот это больше всего расстраивало.

Чем дальше, тем больше убеждался, что это горькая правда. 18 ноября доверил дневнику свои чувства: «Получил невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия! Подобного кошмара никак не ожидал! Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту предложить неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны?»

Однако самые страшные моральные потрясения ждали впереди. Сразу после наступления Нового, 1918 года, который встретили тихо, по-семейному, пришли известия о заключении перемирия с Германией. В письме сестре Ксении 7 января написал: «Тяжело чрезвычайно жить без известий — телеграммы (сообщения телеграфных агентств. — А. Б.) получаются здесь и продаются на улице не каждый день, а из них узнаешь только о новых ужасах и безобразиях, творящихся в нашей несчастной России. Тошно становится от мысли о том, как должны презирать нас наши союзники. Для меня ночь — лучшая часть суток, по крайней мере забываешься на время». Прошло еще полтора месяца, и тобольские узники узнали, что заключен мир с Германией. Царь и царица были потрясены. Николай Александрович назвал это сообщение «кошмаром».

Именно тогда, через год после отречения, он впервые отчетливо высказал сожаление, что отказался от власти (никогда раньше о том не говорил). Пьер Жильяр, остававшийся с царской семьей до самого конца и чудом избежавший смерти, в своих воспоминаниях передал чувства последнего царя: «Он побоялся, чтобы его сопротивление не послужило поводом к гражданской войне в присутствии неприятеля, и не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него. Но разве за его уходом не последовало в самом скором времени появление Ленина и его сподвижников, платных наемников Германии, преступная пропаганда которых привела армию к развалу и развратила страну? Он страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным, и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний». Но изменить ход событий никто уже был не в силах.

В Тобольске время тянулось невероятно медленно, «как на корабле». Шли дни, но почти ничего радостного не случалось. 24 января, в день именин сестры, писал Ксении: «Как часто мы проводили этот день вместе всей семьей и при иных обстоятельствах, более счастливых, чем нынешние. Бог даст и эти пройдут. Я не допускаю мысли, чтобы те ужасы, бедствия и позор, которые окружают нас всех, продолжались долго. Я твердо верю, как и ты, что Господь умилосердится над Россиею и умирит страсти в конце концов. Да будет Его Святая Воля. Живем по-прежнему тихо и спокойно и постоянно вспоминаем о дорогой Мама и вас милых».

А кругом было темно, свет приходилось зажигать в 3 часа пополудни, и неуютно. На улице стояли сильные морозы, да в помещениях было очень холодно; температура в комнатах часто не превышала 8—10 градусов. Надевали на себя все, что можно было, почти не снимали валенок. Старались не терять присутствия духа: занимались, читали и еще разыгрывали небольшие водевили. Особенно увлеклись Анастасия, Мария и Алексей, но и другие не остались в стороне. В январе решили поставить чеховского «Медведя»; переписывали роли, обсуждали декорации. «Премьера» состоялась в середине февраля. Главными действующими лицами были Николай (Смирнов) и Ольга (Попова), а слугу Луку играла Мария. Комментируя это событие, глава семейства записал: «Волнений в начале представления было много, но, кажется, хорошо сошло».