Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

первого консула не затрудняли. Евгений Викторович отмечает, во-первых, что «герцог жил не во Франции, а в Бадене», а во-вторых, что «он решительно никак не был связан с открывшимся заговором»[1741]. Но в том-то и дело, что к 10 марта Наполеон уже имел данные (насколько доказательные, — это другой вопрос) о заговорщических связях герцога, а что касается Бадена, то где бы ни жил герцог, он оставался французом и, как француз, был подсуден французской юстиции.

10 марта первый консул не сомневался, что герцог виновен и его надо судить, но как? Учтём, что днём ранее был арестован Кадудаль. По воспоминаниям личного секретаря Наполеона К.-Ф. Меневаля, который в те дни почти всегда был рядом со своим шефом — и наедине, и на любых совещаниях, «первоначально Наполеон склонялся к тому, чтобы одновременно судить и герцога Энгиенского, и Жоржа Кадудаля, предъявив им одно и то же обвинение. Но он не хотел приравнивать принца к человеку, которого считал обыкновенным убийцей. Затем он стал думать о том, чтобы придать суду над принцем особую важность, передав его дело в Верховный суд»[1742]. Всё кончилось тем, что первый консул в условиях нагнетания вокруг него страстей (по словам Фуше, тогда самый воздух в Париже, казалось, был «наполнен кинжалами»[1743]) донельзя упростил всю процедуру расправы с герцогом Энгиенским.

В ночь с 10 на 11 марта большая комната в Тюильри, которая когда-то была спальней короля Людовика XVI, стала местом рокового для королевского принца совещания. Наполеон пригласил военного министра Л.А. Бертье, генерала Армана де Коленкура и Меневаля. Здесь, при свечах, склонившись над картой и с компасом в руке он не только продиктовал два приказа (Бертье — обеспечить арест герцога, а Коленкуру — дипломатическое прикрытие ареста), но и прочертил на карте кратчайший маршрут операции от Парижа до Эттенгейма. Бертье должен был отправить 200 драгун и жандармов под командованием генерала Мишеля Орденера (начальника конной охраны первого консула) в Баден, чтобы арестовать герцога Энгиенского и заодно с ним — Дюмурье, а Коленкур — доставить маркграфу Баденскому «оправдательные» документы для вторжения в Баден.

Теперь заглянем на те же дни в Эттенгейм. Что там происходило? Как вёл себя герцог Энгиенский? И действительно ли вместе с ним был Дюмурье?

Герцог был последним представителем аристократического рода Конде — боковой ветви Бурбонов. Сын принца Луи Жозефа Конде (1736–1818), главнокомандующего «армией Конде» из французских контрреволюционных эмигрантов, которая сражалась на стороне первой и второй коалиций против Франции, он доводился правнуком одному из самых выдающихся полководцев XVII в. Луи Бурбону Конде (1621–1686), прозванному «Великим». В марте 1804 г. герцогу шёл 32-й год (родился 2 августа 1772 г.). Он эмигрировал из Франции в самом начале революции, участвовал как боевой офицер «армии Конде» в войне против своего отечества, а после Люневильского мира 1801 г. поселился в Эттенгейме. Поскольку всё его имущество во Франции было конфисковано, он жил на пенсию от английского правительства (250 гиней, т.е. немногим больше 260 фунтов стерлингов в месяц)[1744].

К 1804 г. герцог Энгиенский отошёл от активного участия в политике. Он жил по соседству с домом кардинала Эдуарда де Рогана — того самого, который однажды поссорился с Вольтером и приказал своим лакеям избить великого просветителя палками[1745]. Теперь престарелый кардинал был болен, и за ним ухаживала племянница, принцесса Шарлота де Роган-Рошфор, в которую герцог Энгиенский был влюблён с 1794 г. Поскольку принцесса ответила герцогу взаимностью, ему отныне было не до политики: влюблённые ежедневно навещали друг друга или встречались с общими друзьями — сплошь французскими эмигрантами.

Рано утром 15 марта, когда ещё не вполне рассвело, герцога, его слуг и гостей, оставшихся у него на ночь, разбудил неожиданный шум во дворе — людские голоса и лошадиное ржание. Выглянув в окна, обитатели дома увидели страшную для них картину: десятки вооружённых кавалеристов соскакивали с лошадей, обутых, кстати сказать, в матерчатые сабо, чтобы приглушить топот их копыт, и устремлялись через двор, через сад ко всем дверям и окнам дома. То были жандармы и драгуны генерала Орденера. Через считаные минуты все находившиеся в доме герцога 12 человек были собраны в одной комнате, и жандармский полковник обратился к ним с вопросом: «Кто из вас герцог?» Наступила тревожная пауза. Жандарм стал искать свидетелей для опознания. И тогда герцог Энгиенский назвал себя.

В то же утро выяснилось, что генерала Дюмурье в Эттенгейме нет и не было вообще. Среди лиц из окружения герцога находился некий маркиз де Тюмери. Именно его фамилию в немецком произношении оплошно воспринял как «Дюмурье» старший сержант Ламот. Так одно из главных обвинений, выдвинутых против герцога, отпало, но, к несчастью для него, это нисколько не облегчило его участь.

20 марта около трёх часов дня герцог Энгиенский был доставлен в Париж и к пяти часам вечера уже водворён в тюрьму Венсенского замка. На следующий день к нему в камеру пришли майор элитного жандармского полка Дотанкур, ещё три офицера и два жандарма. Они зачитали герцогу три пункта обвинения, на которые ему полагалось ответить: во-первых, он служил в «армии Конде», сражавшейся против Республики; во-вторых, получал деньги от её врагов из Англии; в-третьих, принимал участие в англо-роялистском заговоре с целью убить первого консула и вернуть к власти во Франции Бурбонов. Герцог отвечал с редкой в таких случаях откровенностью: «действительно сражался против Республики, как и все люди его звания; получал деньги от англичан, но это была не плата за борьбу с нынешними властями Франции, а средства к существованию, какие получали все принцы-эмигранты; ни в каком заговоре участия не принимал»[1746].

Допрос был оформлен протоколом. Герцог подписал его вслед за Дотанкуром и приписал к своей подписи просьбу об аудиенции у первого консула, чтобы изложить ему лично своё дело. После этого, уже к полуночи, герцога провели в отдельный флигель под красивым названием Павильон королевы, где он предстал перед судьями военного трибунала.

Их было семеро. Председательствовал новоиспечённый (с 1803 г.) генерал Пьер-Огюстен Юлен — один из героев взятия Бастилии в первый день Великой Французской революции. Ему помогали пять полковников, в том числе будущий генерал и герой многих битв от Маренго до Ватерлоо Пьер Барруа, и один майор — тот самый жандарм Дотанкур. Генерал Р. Савари по заданию первого консула исполнял на процессе роль своеобразного контролёра (как сказали бы тогда в России, — «ока Государева»).

Смертный приговор герцогу Энгиенскому был предрешён. И тяжесть