Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински

Он перебил, не слушая.

– Я согласился тебе помочь по одной простой причине. Рене сказал, что именно ты сладил с чернилами «Ватерман». Мы тут голову ломали, мучились, а подходящего реактива так и не подобрали. Надо же, молочная кислота! Кто бы мог подумать! Даже я не догадался, хотя в молодости увлекался химией. Молочная кислота. Ты, Келлер, далеко пойдешь. Да и нельзя позволить, чтоб проклятые боши превратили Францию в захудалую немецкую провинцию!

Очень хотелось высказать прямо в лицо все, что я о нем думаю, и гордо удалиться, хлопнув дверью. Но ради общего дела пришлось потерпеть. Без его знаний я обойтись не мог. Выбора не было.

К счастью, обучение у Гумара завершилось в кратчайшие сроки, о чем я нисколько не жалею. Мне так хотелось поскорей сбежать! Я и не знал, что способен мгновенно усвоить столько знаний и умений. Видимо, превзошел сам себя из отвращения к антисемиту и ксенофобу, к непрерывному потоку его мерзких высказываний. Доставалось всем: евреям, англичанам, цыганам, особенно, как ни странно, бошам. Помню наш последний спор.

– Это я-то расист? Скажешь тоже! Вовсе нет! Ничего не имею против поляков, живущих в Польше, и турок, оставшихся в Турции. Пусть евреи тоже отыщут себе какую-нибудь страну. Подальше отсюда.

Меня насмешило, что антисемит внезапно поддержал сионистов, сам того не подозревая. Я решил, что Гумар подберет отдельную страну для гомосексуалов, и даже спросил его об этом.

– Этих куда? В сумасшедший дом запереть, вот что! – прорычал он.

Так что с Гумаром я расстался охотно и никогда не скучал по нему.

А Морис Кашу с тех пор, как мы познакомились, не давал мне ни минуты продыху. Чем больше я успевал, тем сложнее становились задания. Однажды он даже потребовал подделать полицейские удостоверения. Само собой, я отвечал только «да». Служил беззаветно и безотказно. Вопреки усталости. Вопреки болезням. Главная моя страсть – достичь наилучшего результата.

Июнь 1944 года. Я месяцами не высовывал носа на улицу днем. С тех пор как оборудовал мастерскую фотогравюры в мансарде пансиона на улице Жакоб, выходил лишь в сумерках, направляясь в лабораторию «Шестерки» на Сен-Пэр. Видя одно только небо в окно-фонарь, наступления лета почти не заметил. Только жара не давала забыть о нем. Мы обливались пóтом, задыхались впятером в тесном помещении, с болью вдыхали ядовитые испарения при химических реакциях.

Представь, как я обрадовался, когда Эрнест вдруг пожелал со мной встретиться в сквере перед собором Парижской Богоматери. Давно я не дышал свежим воздухом, не слышал шелеста густой летней листвы, не наслаждался лучами яркого солнышка. Давно не чувствовал себя свободным и беззаботным. Мимо проезжали на велосипедах девушки. Придерживали шляпы, чтобы ветер их не унес. Слышался детский смех. Прошел целый класс мальчиков, выстроившись парами в ряд вслед за строгим грозным учителем.

Можно было подумать, что я в обычном летнем Париже, если бы по мостовой не пронеслись в открытом автомобиле нацисты в форме.

Я поспешил к собору: наверное, Эрнест уже ждал меня. С каким-нибудь очередным невероятным поручением Кашу, которое следовало исполнить как всегда молниеносно. С момента нашей радостной встречи в гостинице «Монпансье» мы с Эрнестом пересекались не раз. Незаметно передавали друг другу документы и быстро бежали дальше по своим делам. Прежние длительные беседы остались в прошлом. Время действовать, а не болтать. Однако на этот раз речь шла вовсе не о подделке удостоверений. Завидев меня, Эрнест приказал:

– Следуй за мной. Мне нужно срочно сообщить тебе нечто важное.

Мы двинулись не спеша по набережной Сены.

– Час настал! – провозгласил он. – Еврейский легион вот-вот вступит в бой с нацизмом. Представь, Адольфо, что все еврейские организации внутри Сопротивления наконец-то объединятся, примут один устав, встанут под одно знамя, подчинятся одному командованию. Вы – «Шестерка» и скауты, и мы – Движение сионистской молодежи и Еврейская армия. Объединившись, станем силой, с которой невозможно не считаться.

– Да мы ведь давно объединились и работаем вместе.

– Ты не понимаешь. Речь идет о полном слиянии, о еврейском Сопротивлении. Наши партизаны и подпольщики давно ждут сигнала и готовы уже сейчас вступить в Еврейский Легион.

Еврейский Легион! Эрнест свято верил в него, давно мечтал о нем. И не он один. Многие с начала войны пытались создать мощную армию боеспособных еврейских добровольцев, которая докажет всему миру самим фактом своего существования, что евреи могут защитить себя, противостоять агрессору и даже восторжествовать над ним. Победить.

– Со мной связался агент из Лондона. Он налаживает поставки оружия, часть мы уже получили, но обещают прислать еще. Он просил меня предоставить ему списки участников нашей сети, чтобы знать, сколько у нас бойцов. Покажем Англии, как мы многочисленны и дисциплинированы. Дай мне адрес лаборатории и назови поименно всех, кто там работает.

– Всех поименно? Адрес лаборатории? Ты рехнулся, что ли? Я никому и ни за что не назову никого из своих и не дам никаких адресов!

– Ты что, не доверяешь мне?

– Тебе-то я всегда верил. Пока ты о списках не хлопотал. Что за доброхот такой нашелся? Еще и оружием тебя снабдил… А ты не думаешь, что попался в ловушку?

– Меня в ловушку не заманишь. Нет, это человек надежный, верный. Его прислали из Лондона, точно. Он нас еще ни разу не подводил.

– Ну и как его зовут?

– Шарль Порель. Если хочешь, наведи о нем справки сам. Неужели ты думаешь, что Морис Кашу поверил бы какому-то проходимцу?

– То есть Кашу тоже ему доверяет?

– А я тебе про что талдычу? Дашь мне список или нет?

– Ни в коем случае. И не надейся.

Я заметил, как помрачнел и напрягся мой собеседник, здоровенный атлет. Резко оборвал разговор и пошел прочь, вне себя от раздражения. Непримиримость выражала даже его спина в плаще, чьи полы громко хлопали на ветру. Он вдруг остановился, обернулся и впился мне в лицо потемневшими от гнева глазами. Такой взгляд мог испепелить целое войско, не то что меня одного. Но я не сдался. Перед Бруннером, лагерным начальником, не тушевался и перед Эрнестом не отступил.

– Трус! – бросил он мне с презрением. – Боишься сражаться открыто. Боишься драки.

Эрнест явно брал на слабо, надеялся, что пойду на попятный, однако так и не вытянул из меня ни единого адреса, ни единого имени. Я спокойно и твердо выдержал напор его леденящей ярости. Эрнест ушел, не попрощавшись. Я долго смотрел ему вслед. В конце концов его силуэт растаял вдали, превратился в темную точку. И я понял, что потерял еще одного друга. Лучшего друга.

Ком застрял в горле. На обратном пути никак не мог решить: прав я или нет? Когда в игру вступал Лондон, ничего нельзя было знать наверняка, в том-то и