Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Но я не об этом. Приехав в Москву, Люся позвонила нескольким людям и у всех побывала в гостях. Позвонила она и Саше, он едва не захлебнулся от восторга, обещал специально для Люси сварить свой фирменный плов, подробно объяснил, как доехать, но из дома встречать дорогую гостью он уже не выходил.

Прием был на высшем уровне взаимного восторга, плов замечательный.

Саша рассказывал о себе, о своей красавице дочери, показывал ее фотографии, несколько подарил. И несколько еще своих. Он искренне радовался этой встрече после долгой разлуки, и только в одном месте его деликатность прорвалась, он сказал Люсе:

— Жалко, что не Валера приехал.

А теперь вот умер. Так и не увиделись.

Старшие

Светлана познакомила с несколькими своими соучениками, ее друзьями. Казанский татарин Нигматуллин, имени не запомнил, очень хороший парень, я возил его в Крым, показывал места жизни крымских татар, кормил чебуреками и караимскими пирожками[19]. Мы с ним еще пару лет приятельствовали.

Валерка Локтионов, Валерий Иванович конечно, о нем есть что рассказать и смешного, и не очень смешного.

Иван Гобозов — ленинский стипендиат, теперь профессор, в совершенстве владеет французским языком, защитил докторскую под руководством Арно, завидно гладкая, благополучная биография, член редколлегии, знаком и беседовал с французскими интеллектуалами, единственный человек, который при встречах со мной передавал приветы не Светлане, а ее мужу Виталию.

Саша Н. Лучший друг Светланы. Потом мой лучший друг на довольно долгий срок, который давно уж вышел. Он приезжал ко мне в Томск, когда я его приглашал, оппонировал моим аспирантам. Когда я приезжал в командировку в Москву, первую ночь ночевал у него. Иногда вместе с Люсей. Еще и с Артемом. И все в его единственной комнате с его женой и двумя сыновьями в двухкомнатной квартире, где всегда грохотала война с соседями.

На банкете по поводу моей защиты встал мой друг Валерий Меськов:

— Как человек, дольше всех из присутствующих знающий Валерия Родоса…

Тут же вскочил Саша Н.:

— Как человек, знающий Валерия Родоса как минимум на два года раньше Меськова…

Худой, подтянутый, казалось, он готов всем помочь, рискнуть собой, репутацией, но помочь. Однако иные избегали его, чувствовали в нем, опасались безжалостного и мстительного агрессора. Лично я так сказать не могу.

Он был исключительно трудоспособным.

Над его машинкой висела написанная его женой памятка: «Твои дети умирают от голода».

И он шлепал по десять-двадцать страниц в день. Тогда было исключительно мало нужных по науке книг. Иногда мы знали о такой, но даже мечтать об издании перевода было глупо. Саша переводил сам. Это не был перевод-подстрочник, перевод-конспект, такие делал и я, это был настоящий рукописный перевод с указанием страниц источника, готовый к изданию. Он и сейчас переводит, но теперь его издают, хотя все еще бесплатно. Он в совершенстве знал немецкий, а потом самостоятельно изучил английский. Письменный. Взял толстенный том и переводил каждое слово, включая артикли. На первую страницу учила неделя.

— А когда через полгода я дошел до сотой страницы, — рассказывал мне Саша, — я заметил, что уже несколько последних страниц ни разу не пользовался словарем.

Он стал известным и признанным авторитетом и в переводе с английского. Я неоднократно видел, как к нему подбегают или подходят и еще на пути спрашивают, как переводится слово.

— Но-но-но, только не произноси, напиши.

Он и представления не имел, как все это звучит в устной речи.

Саша был и остается универсальным и грамотным философом. Знал, что делается в философском мире, даже в тех его разделах, которые его не интересовали. Знал хорошо марксизм. Ни с кем я не чувствовал себя столь беспомощным в разговоре о марксизме, как с ним. Я ругался-плевался, а он знал. Знал и ругался.

Именно он первым назвал мне некоторые общие принципы критики ленинизма. Ленина он особо не любил. К Марксу относился с гораздо большим уважением:

— Нравится не нравится, но у Маркса цельная и разумная концепция. Не только трудно, попросту невозможно предложить что-то равное, что-то взамен. А Ильич умный и энергичный, но у него не хватало то ли времени, чтобы прочитать, то ли терпения, чтобы понять, он не создал никакой системы, а только ругался, плевался и бранился.

В крохотном жилье, что занимал тогда Саша, не было места для книг, но книги у него были — Полное собрание сочинений Ленина. 52 тома.

— Саша! На кой ляд тебе Ленин, столько Ленина и ничего больше?

— Кто работает внутри марксизма, тем, может быть, Ленин и не нужен. А мне иногда хочется сказать что-нибудь такое-разэдакое, но нельзя, нельзя, цитаткой Ленина не подопрешься пока, не прикроешься. У него что-нибудь найдешь, процитируешь как руководящее указание и скачи в любом направлении.

— Что, и объективный идеализм?

— И объективный, и субъективный, и агностицизм, и махизм.

— Все это можно найти у Ленина?

— Я же тебе говорю — он эклектик, что прочитает, то и несет от своего имени. Тебе нужен материализм вплоть до самого вульгарного, в «Эмпириокритицизме» его ищи. Хочешь идеализма — «Философские тетради», он, конечно, Гегеля последними словами гнобит, но сам подпадает, кое с чем соглашается, тут его и ловить.

Марксистская философия существовала в жестком загоне. Шаг налево, агитация, шаг направо… Как в лагере. Бывало, и расстреливали за невинное. Но некоторые профессионалы — подавляющее меньшинство — сообразили прыгать по всему бескрайнему полю философии, держа этот загон, заборчик из цитат классиков при себе и тем самым как бы оставаясь внутри.

А Саша был как раз профессионал.

Про русских мужиков как бы в похвалу им говорят: жилистый, двужильный. Вот этот Саша Н. и был жилистым. В обычном смысле и, пожалуй, в интеллектуальном. Все, что имелось в философии, он своими жилистыми мозгами перемалывал в понятное, простое, даже примитивное. Хорошие, грамотные переводы, учебники. Он, правда, многократно говорил о проблемах:

— Вот подождите, я об этом книгу напишу, и весь мир узнает…

Возможно, мне эта книга так и не попадалась, но, скорее, он ее так и не написал.

Как-то он взял за моду называть меня Попов. Фамилия мужа Светланы.

— Н. (я назвал его по фамилии), слышишь, ты. Не смей этого делать!

— А чего? Вы все как бы единый клан — Поповы.

— Еще раз назовешь, станешь у меня Чепурышкиным (фамилия его жены). Ославлю на весь факультет.

Отсекло, как не было.

Я могу еще о нем рассказать, но дружба кончилась, а плохое писать не