Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

читаете. И знаете почему? Вы словно их боитесь – и произносите их с каким-то уважением к ним и не с той естественностью, которая Вам присуща. Вы впадаете в несколько однообразный тон – в так называемую «дикцию». Вы видите, что я даже к Вам могу относиться критически».

Известный юрист А. Кони много позднее, уже после смерти Савиной, рассказал нам о ней: «Для тех же, кто имел радость бывать в личном общении с Савиной, кто знал ее не только по сцене, но и в частной жизни, ее уход «за грань земного кругозора» был двойной и горестной утратой. В ее лице из их духовного обихода ушла обладательница ума, тонкого и проницательного, способного, благодаря широкому развитию на почве неустанного самообразования, все понимать и перерабатывать, – обладательница образного, красочного и точного слова для выражения изящной, в своем художественном обличий, мысли, не лишенной по временам иронии и затаенной насмешки. Все это, в соединении с пленительной внешностью и в особенности с удивительными по живости выражения, блеску и внутреннему огню глазами Савиной, заставляло крайне дорожить беседой с нею и пребыванием в одном с нею обществе, которое она своим присутствием всегда умела оживлять и поднимать от часто пошлой обыденности в область искусства и общих вопросов».

Письма от Тургенева к Савиной потянулись длинной чередой: «Милая Мария Гавриловна. Вчера, поздно вечером, получил я Ваши два письма вдруг – и порадовался, и почувствовал, как я искренне полюбил Вас… «Чуть не через целое полушарие перекидываемся мы нашими письмами, милая Мария Гавриловна! Очень рад слышать, что мои доставляют Вам некоторое удовольствие; Ваши утешают меня в моём невесёлом положении». Переписка эта продолжалась в течение четырех лет, практически до самой смерти писателя.

Мария Савина, очевидно, произвела на писателя сильное впечатление, в его глазах она имела не меньше блестящих достоинств, чем Полина Виардо. Актриса, как и певица, возбуждала восторг публики, и ей иногда хотелось сказать во вдохновенные минуты ее творчества словами из тургеневских «Стихотворений в прозе»: «Стой! Какою я теперь вижу, останься навсегда такою в моей памяти…» По-видимому, не мог Иван Сергеевич любить обыкновенную женщину, ему нужна была королева, перед которой он вслед за другими должен был в восхищении склоняться. Вместе с тем преимуществом Савиной было то, что с ней можно было поделиться своими мечтами и планами, замыслами и суждениями, ведь она была, своя, родная, русская, которой, конечно, были более понятны и близки чувства и мысли Тургенева по отношению к России, к ее народу и его языку. И наконец – чего уже не было там, – она блистала и очаровывала своей молодостью. Во время первых представлений «Месяца в деревне» ей было всего 25 лет, а Тургеневу шел 61‐й год. Знакомство с нею Тургенева совпало с тем временем в его жизни, когда русская публика его, как он говорил, «простила» и он, приезжая на родину, повсюду был встречаем выражениями общей восторженной любви. Это его молодило, вливало в него новую бодрость.

Казалось бы, отложивший свое литературное перо с решением никогда больше не брать его в руки, он почувствовал, что литературная жилка в нем вновь зашевелилась, и спрашивал себя: «Неужели из старого, засохшего дерева пойдут новые листья и даже ветки?..»

Несмотря на возраст, душой он еще не был стар и давно ждал встречи с живым, индивидуальным существом, на котором гармонически сойдутся и сплетутся затаенные сердечные мечты. И случилось, как в стихах боготворимого им Пушкина:

       И может быть, на мой закат печальный

       Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Тургенев полюбил Савину. Не только в содержании писем его, в подписях под ними, но даже и в обращениях в их заголовке прослеживалось развитие охватившего Тургенева чувства, с его приливами и временными отливами, с вызываемыми им мечтами и убивающею их безнадежностью. Так, в письмах, адресованных всегда «милой» или «милейшей» Марии Гавриловне, встречаются обращения: к «милому другу», к «душе моей», «моей голубушке», «милой умнице», к «прелестной кошечке», «сизокрылой голубке». Они подписаны сначала – «искренне преданным», который скоро сменяется «душевно преданным», «искренним», «старым», «неизменным», «верным другом», а затем «любящим» и «искренне любящим» ту, которой адресованы письма. Уже через полгода после знакомства с Савиной, причем он все лето провел за границей, Тургенев в октябре 1879 года пишет Савиной, что целует ее руки с «нежным полуотеческим, полу… другим чувством».

* * *

В первый же день своего следующего приезда в Россию, 1 февраля 1880 года, Тургенев пишет Савиной о своем желании свидеться и шлет в течение шести недель двенадцать писем, в которых, между прочим, просит, несмотря на свое нездоровье, препятствующее выходу из дому, достать ему билет на бенефис Нильского за какие угодно деньги, лишь бы видеть ее в новой роли, и подшучивает над собою, говоря: «Старцам здорово быть без ума и совсем свихнуться». За это время чувство его испытывает некоторые уколы, не встречая соответствующего по горячности отклика, так что 15 февраля он выражает надежду: «Авось величественность смягчится!»

30 марта – к дню рождения Марии Гавриловны – Тургенев подарил молодой женщине маленький золотой браслет с выгравированными на внутренней стороне их именами. Он думал о ней в спасском уединении как о своей последней сентиментальной удаче. Из-за огромной разницы в возрасте он мог мечтать о ней лишь как о порыве свежего ветра. Если в реальной жизни он принадлежал Полине Виардо, то в мечтах – Марии Савиной. Он просил у нее одного – позволения жить этой иллюзией любви как можно дольше.

Но затем снова, по его словам, выходят между ними разные «дипломатические тонкости и экивоки». Желая, однако, расстаться приятелями, он зовет ее вечером на чашку чаю, чтобы побеседовать по-старому, по-дружески. Беседа такой и была, так как уже через день из Москвы, вечером в день приезда, Тургенев спешит написать, что из всех петербургских воспоминаний (а вспомнить было что) самым дорогим и хорошим осталась его корреспондентка, которую он просит верить в его искреннюю дружбу, прибавляя, что настроение его духа несколько грустное, но это все пройдет.

Через неделю, отвечая Савиной, он пишет в один и тот же день два письма («Вот старый как расписался», – острит он над собою), в которых говорит, что чувствует, как искренно полюбил Марию Гавриловну, «ставшую в его жизни чем-то таким, с чем он уже никогда не расстанется». Через три дня в новом письме он мечтает о том, какие «два неповторяемых дня» пришлось бы прожить ему в Спасском-Лутовинове, если бы она